Здесь в Окленде мы двумя поколениями опекунов воспитываем почти двухлетнего ребёнка. Он начинает что-то понимать в жизни, а для нас жизнь всё больше запутывается. Думаю, молодые родители поймут, постоянно происходит переосмысление базовых понятий: ведь каждое наше действие так или иначе будет отражено в потомстве. Стараемся упрощать сложное, как можем.
В конце концов, вопросы воспитания детей — это одна их самых древних и развесистых ветвей философии. Идеальная тема для обсуждений, в которой не существует однозначного ответа.
Изначально мы, родители, взяли направление на минимизацию вмешательства: будем стараться сами быть лучше и не будем ребёнку мешать развиваться. И тогда скорее всего у него всё будет хорошо. Нам был и есть симпатичен концепт «французких детей», о котором мы прочитали в «Wall Street Journal» в 2012 году. Разумеется, сие не единственный материал по теме, который был и будет изучен. Так или иначе, концепт психоисторической эволюции, в которой родители перешли от социализации (socialisation) к помощи (helpers), нам кажется органичным, естественным и понятным. Если интересно, тема хорошо раскрыта в подкасте Дэна Карлина о истории детских страданий.
Родители Лукаса (мы с женой) довольно давно живём за границей. И, как может быть помните, Новая Зеландия страна с англо-саксонскими традициями и с развитой метрикой индивидуализма. Простейшим примером для понимания, что это такое, будет США — там она зашкаливает. В России напротив — коллектив прежде всего, цена отдельной человеческой жизни гораздо ниже. Не скрою, мне по сей день с большим даётся понять новозеландский, прежде всего западный менталитет, основанный на западной европейской философии.
В попытках провести сравнительный анализ систем ценностей, находясь в Новой Зеландии, мы, иммигранты, безусловно подвержены воздействию внешней среды. Хочется верить, что не только образ мыслей русского человека, не потерялся (25 лет жизни всё-таки), но и устройство западного мира в той или иной степени стало понятнее (8 лет жизни тут). Тому есть, на мой взгляд, доказательства.
Язык — есть отражение хода и структуры мыслей. Если вы хорошо владеете вторым языком, то скорее всего примеры не понадобятся. Уверен, все сталкивались с трудностями перевода, когда на радость постмодернистам деструктурологам некоторые сущности одного языка крайне сложно или вовсе нельзя описать с помощью средств другого. Простым примером послужит западное слово «privacy», которое больше, чем «частная жизнь» и «личное пространство», особенно, когда речь идёт о естественном человеческом праве на privacy. Русскому человеку сие явление не знакомо и органически не близко. А китайскому и подавно.
Западное общество стоит на прочных ногах традиций западной философской школы и в общем случае победившего прагматизма. Грубо говоря, очень грубо говоря, основных ног три: личное пространство, личные жизнь и здоровье, частная собственность. Все они — невероятно важные понятия, являющиеся основой здорового общества, в котором весьма разные индивидуумы имеют возможность максимально счастливо сосуществовать.
Возвращаясь к теме воспитания детей, сегодня на повестке дня обычный для любого родителя вопрос: что ребёнку можно, а что нельзя?
Сперва разберёмся с переводом, Лукас у нас, как ни крути новозеландец, хоть и с русскими корнями. Культурный фьюжен неминуем и обязателен. «Можно» по-русски — это «разрешено». Когда русский человек спрашивает «Can I do something?», скорее всего это будет означать «Можно ли мне сделать что-то?», не запрещено ли? В английском языке «can» — и это не железное правило, конечно — склонняется больше в сторону физических способностей «способен ли я».
Оттого на Южном острове, где не развит туризм, в местных забегаловках местные плоско подшучивают над туристами, отвечая на вопрос «Can I go to the bathroom?» — «I don’t know, can you?» Вопрошающий иностранец на самом деле говорит: «Я хочу в туалет, подскажите, где тут у вас что?» Однако, по-английски это звучит, как «Способен ли я ходить в туалет самостоятельно?» — на что даётся ответ «Я не знаю, а вы способны?»
Итак, что ребёнок может делать? Наша позиция — ребёнок может делать почти всё. За небольшими исключениями:
- Ребёнок может делать всё, что не несёт потенциального вреда собственному телу и здоровью — после 18, пожалуйста;
- что не вмешивается в чужое личное пространство и не вредит другому человеку — кидать песок в лицо другому бутузу не круто;
- и что не касается чужого частного имущества — не стоит убегать к соседям во двор, например, как не очень хорошо ломать чужие игрушки.
По этим трём пунктам мы говорим жёсткое «нельзя». В остальных случаях — сложнее. (Запросто я что-нибудь пропустил, здесь в Окленде уж заполночь). Это было «может» в смысле «разрешено».
Ребёнок может — в смысле «способен» — делать гораздо больше. И способен оценить результаты своих действий (прагматизму привет). Помню, как-то он очень захотел принять ванну со своей любимой книгой, мы предупредили, что книжка разлезется и скорее всего потом её читать не получится — намочил, расползлась, выбросили, больше книги нет. С книгой в ванну можно. Из сегодняшнего: можно макать коричную палочку в сметану и грызть, просто это не очень вкусно. Таких «можно» по сто штук на каждый день.
И мы переходим к тому, что остаётся после «можно» — антитезному «нельзя». Как нам кажется, для эффективности и простоты «нельзя» должно быть мало, как можно меньше. По сути всё, что приходит мне на ум, укладывается в вышеозначенные правила. Например, на дорогу ходить без родителей нельзя, там реально опасно — это нельзя, потому что нельзя. А есть мелки — пожалуйста, только язык будет синий.
Может Лукас есть мелки? Конечно, может, способен. Разрешено? Конечно, ведь это не вредит ему физически (на мелках написано), не вредит никому другому и это Лукаса мелки.
С позиций индивидуализма — свободному представителю человеческой расы можно очень многое, и никто, даже его родители не имеют права вмешиваться и накладывать бессмысленные запреты. Надеюсь, у меня получилось донести эту мысль.