Россия вообще — Здесь в…

С какой стороны посмотреть?

Здесь в Вене, я вспомнил, мне точно меньше 10 лет было, как поехали из Зеи в Благовещенск, и я там светофоры первый раз в жизни увидел! Так и запомнил: где есть светофоры, там — город. Шёл год 80-какой-то, СССР кругом.

На рейсе в Якутск, нам в Мосхоголлох надо было к тёте, люди курили в салоне Як-40. Мне огоньки на взлетно-посадочной в иллюстраторе понравились: цветные, красивые, шевелятся в ночи загадочно.

Книги иностранных авторов — я в 8-10 лет увлекался тогда фантастикой — в городской Зейской библиотеке достать было сложно. Добрая библиотекарка откладывала для меня «Хроники Нарнии» и рассказы Рэя Брэдбери. Дядя подарил блокнот, и я записывал туда книги, которые хочу прочитать.

Прочитать книги из блокнота удалось лишь когда уехал в город (со светофорами!) учиться. В моём родном город библиотеку городскую — закрыли, как и кинотеатр, где нам, третьеклассникам, однажды по абонементу случайно включили фильм с молодой Вероникой Кастро и её голыми грудями.

За УПК, учебно-производственным комплексом, куда мы ходили изучать информатику на Yamaha MSX (с цветными мониторами, красивыми, как огни аэропорта), стоял объект искусства — грязный бюст Фрунзе. В 9 лет я обнаружил, что бюст пустой, и звучит, как ведро из бабушкиного колодца. Разочаровался в пустых идеалах коммунизма.

Мужики из золотодобывающей артели поймали в тайге и привезли на окраину города медвежонка в клетке. Живого медведя я в лесу видел только пару раз. На великах через весь город мы с мальчишками покатили на «золотобазу», так называлось место — позырить! Зверя было очень жалко.

Бабушкины помидоры были самые ранние, крупные и вкусные. Я ненавидел копать землю, высаживать рассаду, лить воду в лунки с навозом, поливать бесконечно, полоть и подвязывать. Мы жили в городе: без водопровода, с туалетом на улице. Насосом качали воду из колодца, он потом сломался.

После фильма про Электроника («Где же у него кнопка, Ури?») мы с братом жутко захотели собаку — эрдельтерьера. Собаку нашли, она подросла, бегала по двору зимой, лаяла, хвостом виляла, а потом — исчезла. Мама сказала, что украли «на шапку». Я ходил, смотрел на зимние головные уборы прохожих.

Обычных товаров в Зее не хватало. Дед прислал из деревни кусок шкуры телёнка, она помягче. Бабушка заказала для нас с братом у пьющего, но работящего сапожника — тёплые унты. На газету мы, дети, ставили ноги, а пахнущий папиросами и алкоголем мастер обводил. Вышло супер — тепло и красиво! Заплатили ему водкой.

Примечание: Чтобы без иллюзий: здесь пост не ностальгических теплых воспоминаний, тут не таинственной эстетике ебеней песнь. Где родиться — мы не выбираем. То, что казалось нормой в детстве, сейчас выглядит, как дичь и — бедность. Сверстники в других городах и странах начинали жизнь совершенно в других условиях. К сожалению, дети Путинской России буду жить хуже. Его война — это не только смерть, ужас и разорение, но и просранное будущее детей. В этом плане, чтобы понять будущее, нужно взглянуть в прошлое. Что я и делаю.

В первом классе — одноклассника сбил лесовоз, хоронили в закрытом гробу. В четвёртом — у девочки обнаружили рак крови, и скоро её не стало. В шестом — Гоша К. повесился. В десятом — Леша Б. заснул в снегу и замерз. Нас всякий раз таскали на кладбище. Ворон и звук ударов земли о крышку помню.

В краеведческом музее было много про Ленина и чуть про лес, золото и ГЭС («Мы покорим тебя, Зея!»). Ура-коммунизма по городу было порядком: Советская стройка же! Статуя вождю (пустая внутри?), флаги у здания администрации. Музей потом закрылся, и превратился в магазин продуктов питания. Пахло раньше пылью и засаленными углами, а теперь — колбасой.

В конце 80-х «мешочники» («челноки») лишь начинали возить товары из Китая: одежду, сладости. Кроме крошащейся жвачки «Ну, погоди!», из которой шары надувать было нельзя, других брендов не было. Дальний родственник работал на таможне и целый блок китайской жвачки Ta Ta (大大) подарил.

Во дворе росла ель, каждую зиму мы украшали её самодельными гирляндами. Лампы красили смесью обувного клея с гуашью. В тарелках разводили акварельные краски и морозили с ниточками уличные ёлочные игрушки, как мега-леденцы. Получалось очень красиво! Гирлянды прохожие срывали, игрушки — разбивали. Мама всякий раз сокрушалась, мол, как так можно?

Моя вторая учительница была Ирина Газымовна. Всем классом, помню, ходили к ней в общежитие: длинный одноэтажный барак с крохотными комнатками и запахом сигарет, выпивки, старого дерева и ветхой ткани. Дарили альбом Розенбаума на день рождения. Её муж-музыкант повесился, и Ирина стала очень сильно пить. Я, как постарше стал, делал гитарную рок-музыку с его друзьями, до сих пор помню одну из песен наизусть. Один из друзей уж помер.

Все часы-напролёт играли в «Дэнди», а у нас с братом не было. Мы шли как бы «гулять» и начиналась охота: обходили всех маломальских знакомых, у которых приставки были. Иногда я говорил им, что папа электрик и может улучшить приставку. Так мы получали «Дэнди» взаймы на несколько дней. Папа был не очень доволен.

Комнатную ёлку украшали старинными игрушками из деревянного чемодана, с которым еще покойный дедушка приехал откуда-то издалека. Особенным шиком было обвешать ёлку кусочками батончиков Mars и Snickers. Самые дешевые в мире сладости были удостоены роли редкой роскоши, дозволенной раз в год.

Отец заказывал кассеты и дискеты с программами и играми у радио-энтузиастов в Челябинске. Домашний телефон удалось провести лишь в конце девяностых. Интернет я увидел в 1999 будучи студентом университета — в городе со светофорами, библиотеками и музеями.

Бабушка жила в доме неподалеку, но ни водопровода, ни отопления в её доме не было: «на земле» называется такой расклад. Родители заказывали две-три машины дров: топливо для печи. Обычно это был «горбыль», что есть отходы деревообработки. Его надо было разбирать, пилить порой. Чурки мы, взрослые и дети, кололи на морозе, складывали в поленницу. Каждый год.

Все лето наша семья занималась собирательством и консервированием. Солили, крошили, варили, закатывали в банки. Банки мыли в чугунной ванне, стоявшей у колодца. Бесконечная череда банок и крышек. Банки спускали в холодный подвал. Банками заполняли ряды полок в кладовке. Ими жили. Всю зиму.

Хозяйство у нас, городских, было не большое: у соседей три коровы, у нас — коза и куры. В какой-то год развели кроликов, гусей, кабана «Борьку» выкормили. Всех их очень грустно было убивать. Отец до сих пор не ест ничего козьего: ни молока, ни сыра, ни мяса. Деревни жили беднее.

Примечание: Тридцать лет спустя, ни воды, ни тепла в бабушкином доме, где живут сейчас тётя с кузеном, конечно, нет. И горбыль они по-прежнему заказывают. Моются в бане. Туалет на улице. Зимних фото у меня нет, я там был больше пятнадцати лет назад, но зимой неприятнее всего.

Автомобиль — это роскошь, был у единиц среди друзей семьи. У нас в семье был старый дедовский мотоцикл. Я может раз видел, чтоб он завёлся, и ни разу, чтоб поехал. Но пах он приятно: старой смазкой и бензином. Основное наше средство перемещения — Юпитер 5 с коляской («люлькой»).

На мотоцикле том мы с отцом ездили не в автотуристические поездки по красивым местам необъятного сибирского края, а за сеном для козы, за брусникой и грибами для банок, за рассадой и удобрениями для огорода. Мотоцикл ломался, чинить в автомастерской (откуда б ей взяться в 80-х?) не представлялось возможным: все выходные отец крутил гайки, искал детали. В будни — работа. На выходных — работа.

Может сложиться впечатление, что семья наша какая-то особенно неудачливая. Нам ещё как повезло! У деда была ферма, где он разводил коров и лошадей. Прислал как-то с оказией замороженную телячью ногу целиком. В тот год, хоть её бичи и пытались выкрасть с веранды, у нас было мясо. Положили его в железный ящик, чтоб защитить. Как в Fallout.

Родители, как и мы, дети, не заслужили такого. Просто, такой был расклад. Мама, режиссёр театра по образованию, преподавала в прогрессивной школе «с эстетическим уклоном» предмет под названием театр. Папа работал инженером на ГЭС и предприятии Северные электрические сети, стаж почти 40 лет. Достойные уважения профессии и карьеры.

Когда у бабушки случился инсульт, мы с братом уже уехали в город, учиться. Родители, мама в основном, присматривала за бабушкиным разваливающимся организмом следующие десять лет. Отец успел поработать активно, поездить инженером-контрактником по стране, заработать чуть до пенсии.

Я не пытаюсь показать, как было сложно и уныло. У меня было счастливое детство в полной семье с огромным вниманием к нам, детям. Я даже не говорю о том, что должно было быть иначе. Было, как было, так сложилось и поменять ничего уже нельзя. Я говорю о другом.

Этот пост — лишь очередное напоминание о том, как бывает с «другими людьми» и о том, с каких позиций люди начинают гонку. Меня читают жители городов, где светофоры есть. Эмигранты читают, которые стараются не отставать от коллег и друзей в новых странах.

Я говорю здесь о сочувствии к другим и себе прежде всего. У большинства жителей, условно, первого мира описанные мной дикости прошли лет 50-80 назад. Дикости были пережиты, переварены и впитаны в ткань времени культурой и обществом.

И если финиш — это возможность заниматься собой вместо банального выживания, то нужно понимать, насколько разнятся стартовые позиции в нашем современном глобальном мире. Кто-то вырос там, где собак крадут на шапки, а кто-то в это время Гауди рассматривал или Венскую оперу слушал.

Может быть не стоит ожидать от других и требовать от себя прыгнуть выше голов нескольких поколений в постройке комфортных условий жизни? Если вы иммигрант, конечно, очень сложно сразу интегрироваться на 100% и жить не хуже местных. Те действительно могут, как сыр в масле кататься, они или их деды своё отстрадали.

В любой стране лучше устроился тот, кто раньше приехал. Если вы выбираетесь из вязкого болота вроде гнилой России, то будьте к себе снисходительны: если вы в безопасности, с работой, свободой, возможностью жить без дичи и ужасов, без бедноты и скудности — это уже очень, очень круто и хорошо.

Такие трансформации занимали раньше века и декады: по всему миру в течение поколений люди пытались вытащить себя за волосы из нищеты. Дед решился и переехал, отец работал, сын встал на ноги, у внука теперь будет хороший старт.

Если вы переехали или родились вне нищеты — супер! Как на контрольной, вы справились со сложным заданием, осталось решить мелкие бытовые проблемосики, и ещё время останется пожить, подышать полной грудью! Снисходительнее относиться может к себе?

Как сказал главный герой фильма «Другие люди»: «Для других людей вы — «другие люди»»

Комментарии

Лихие двадцатые

Здесь в Мюнхене мы оказались, благодаря давно задуманной и буквально впервые реализованной схеме «новый город за выхи». Ровно для этого и переезжали в Европу: чтобы вместо местечковых и набивших оскомину Крайстчёрча и Веллингтона видеть оставшиеся тысячи городов по всему миру. Краков в этом контексте — очень удобная база, город связан прямыми и относительно дешёвыми рейсами с десятками стран. В году не хватает выходных, чтоб всё успеть. Самое сложное — не путешествие, как таковое, а поиски свободного временного слота между учёбой, работой и делами. Как у всех, пожалуй.

Пишу этот пост в самолёте. Мюнхен бегло осмотрен, и можно будет как-нибудь туда вернуться. Как всюду, есть свои плюсы, свои минусы. Что-то понравилось, что-то не очень. После декады ведения блога о быте иммигрантской жизни в Новой Зеландии, я в целом скептически отношусь к любого рода субъективным реакциям. Ценность такой информации ничтожна, как мне кажется. Что бы ни писали и ни показывали соцсети, всё одно надо ехать смотреть и прочувствовать самому. Как Бетховен сменял тональности в четвёртой симфонии, перейду стремительно к теме сегодняшней статьи.

Во время своей последней поездки в Россию, было это летом 2008-го года, мне довелось познакомиться с читателем блога, программистом и просто парнем из Новокузнецка, который приехал в Новосибирск сдавать IELTS. Там он познакомился со своей будущей женой и заглянул в гости в мою «командировочную» квартиру. Airbnb с рейтингами тогда не было, но один знакомый купил квартиру в центре, сделал в ней необычный, воодушевлённый поездкой в Италию, ремонт и стал сдавать её посуточно проверенным людям. Там мы и встретились с Пашей.

Павел изучал питон и английский язык, читал этот самый «Здесь в…» блог и собирался двигаться по жизни. Активная жизненная позиция — такие люди тянут друг друга, как магниты. Где бы они ни находились, отношения сохраняются. Мысли таких намагниченных персоналий, их идеи, поступки и дела электризуют, вдохновляют и тянут-толкают преимущественно вперёд. Разумеется, нельзя — ну разве что вы сталкер — уследить за чередой событий в истории другого человека. Однако, год за годом я вижу, что некоторые связи, социальные связи между людьми активными, деятельными сохраняют свою силу через годы и расстояния.

Паша с женой переехали в Новую Зеландию и устроились, как это часто бывает со свежеприехавшими, за границами Окленда, на Южном Острове, в крупнейшем тамошнем городе Крайстчёрче. Оба работали, шли к виду на жительство. Параллельно, потому что «а почему бы и нет?», они подали документы для получения статуса резидентов Австралии.

Пережив разрушительное землетрясение 2010 года и последовавшие за ним встряски, Паша переехал в Австралию. Там, в Брисбене, они с женой трудились, активно шли по пути не самого наименьшего сопротивления к австралийскому паспорту. Путь этот, как в любой цивилизованной стране, занял приблизительно десять лет.

Наша маленькая семья с маленьким ребёнком несколько раз посещала их маленькую семью в Брисбене, так мы сдружились. Двухмиллионный Брисбен в семь раз больше Крайстчерча: там другой ритм, другие масштабы, другие возможности. Спустя какое-то время Паша нашёл работу в Сиднее, а уж оттуда начал посылать своё резюме в Силиконовую Долину.

MANGA (Meta, Amazon, Netflix, Google, Amazon) не сразу приняла его за своего, но со временем пришли предложения о работы из Tesla и Uber. Так Паша переехал в Сан-Франциско. Потому что хотел бóльшего, потому что «сейчас или никогда», «жизнь коротка», потому что может — по совокупности причин, каких много находится у людей активных и целеустремлённых. Менять мир к лучшему, хорошо зарабатывать, заниматься интересными вещами в современных, по-настоящему передовых компаниях мира — как по мне, годные цели любого технического и не очень специалиста. В плане карьеры: от кодера веб-порталов в Новокузнецке до синьора-помидора в Убере — вполне себе рост, достойный уважения и восхищения.

В предковидный 2019 год я полетел в Калифорнию делать презентацию Кармы инвесторам. Заземлились у Паши на «Ля Футон Дю Хотель Де Павель». Отлично провели время: обежали город, встретились с университетскими друзьями, партнёрами, прониклись вайбом Кремниевой Долины и из рассказов гостеприимного хоста узнали больше о том, как живут и работают люди в самой сердцевине технократического пузыря: в центре Сан-Франциско, в офисе «Убер», в пригородах Пало Альто, в стартап-акселераторе при университете Беркли. Болтали с Пашей о карьерном росте в компании, об открывшихся возможностях в масштабах Калифорнии, США и всего мира. Стартапы, 10х инженеры и 100х возвраты — бриллиантовый дым и воодушевление со всех сторон!

Ковидные два года спутали планы и разбросали нас по миру. Как только спал нажим защитного новозеландского режима, мы устроили с женой свадебку для узкого круга друзей. Пашу с Алёной позвали потусить, отметить праздник славно — и они приехали, и чудесно провели время. Все были свои, все были молодые, красивые, наслаждающиеся настоящим и смотрящие с восхищением в будущее. Заземлиться и спокойно обсудить суть вещей во вселенной между свадебных хлопот не удалось, поэтому решили пересечься в более спокойной обстановке.

Виделись после в Сиднее, но всё как-то бегом, бегом… Война шла своим чередом и расковыривала дыры в людях. Мы думали о быстротечности времени и острой необходимости жить сейчас: не откладывать на потом.

Последовательно поболтать и копнуть за стаканчиком вина поглубже нам с Пашей удалось лишь почти пятнадцать лет после нашего знакомства — в Мюнхене. Мы с семьёй переехали в Краков, а Паша прилетел в отпуск поболтаться по Европе и повстречаться со знакомыми.

Будущего, каким мы его рисовали давным давно, сидя на тёплой кухне холодного индустриального Новосибирска, не стало. Пропало «зачем», пропало «куда», и в общем-то пропало «что». Пока я писал этот пост, пришло 287-е февраля. Игроку в нашу сим-симуляцию стало скучно, и он взялся ебашить несуразицу.

Вещи и явления перевернулись с ног на голову. Маск сошёл с ума, и купил Твиттер; аквадискодед Путин вырастил армию фашистов и Сорокинских нео-опричников; только что на Польшу упали две русские ракеты, погибли люди, НАТО взбудоражено; в Европе ожидают самую тёплую за всё время зиму, поэтому мы не замёрзнем из-за перекрытых газовых кранов; я завёл Nuclear Strike Fund, и мы с женой на всякий случай имеем маломальский план для ядерного сценария; разрушены города, тысячи потеряли жизни, жизни миллионов изменились так, как можно было представить только в книгах Эриха Мария Ремарка про Первую мировую войну; появились новые эмигранты и беженцы, пропаганда, насилие, страдания и боль — каждый день в новостях: история развивается по спирали, в школе нам врали. Отнюдь не все стали лучше, отнюдь не человеки стали человечнее за последние сто лет.

В последнем разговоре мы с Пашей, два относительно молодых человека с головами, руками и, по мере сил, активными жизненными позициями сошлись в одном — живём в ёбаном мультфильме. Почва из-под ног выбита вот уж восемь с половиной месяцев. Непонятно, зачем теперь карьеры, деньги, уютные дома в тихих пригородах где-то там на краях света? Зачем, если потом бац! И война.

Прожить маленькую жизнь за печкой? Мы никогда этим не могли довольствоваться. Нужно двигаться, взбивать сливки в масло лапками.

Забить и цинично оставаться вне политики? Родители учили, что так быть не должно. Совок, казалось, потому и порушился, что много было таких родителей. Потому и смогли мы из глубокой Сибири добраться своими силами и трудом до цивилизованного мира. А вышло так, что родителей я уж несколько лет вижу только в Zoom через VPN. Передаю через экран им приветы, внука показываю… За то ли они боролись? Для того ли мы старались?

Как оказалось вчера в Мюнхене, конгениально, разными путями, мы с Пашей пришли к одним и тем же выводам и встретили друг друга теми же ощущениями: живём одним днём. Живём сейчас, без планов на будущее. И так живут миллионы. «Лихие двадцатые» раскручивают маховик человеческой алчности, глупости, жестокости, несуразности и бесцельности.

Берегите друзей и близких сегодня. Каким будет завтра — никто не знает.

Комментарии

Мы в котловане, или один архипелаг

Мой арт-эксперимент с генерацией изображений силами искусственного интеллекта.

Здесь в Окленде уж позабыли и о ковиде, и о войне, уж слишком на отшибе страна. В целом, очень сложно, находясь здесь, передать ощущения от всего, связанного с русско-украинской войной. Моя семья — эмигранты в первом поколении, уж скоро двадцать лет будет, как мы живём за границей. Наш ребёнок говорит по-русски процентов на 80%, пишет по-русски лишь на открытках «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, МАМА!», а читает лишь, когда игра-квест с кириллическими записками обещает в конце пути киндер-сюрприз. У нас есть украинские друзья и родственники, есть русские родители и братья с сёстрами.

Война, безусловно, чувствуется намного слабее, чем в Евразийской части мира. Для других новозеландцев, многие из них эмигранты из других стран со сложной историей, все наши славянские страдания чрезвычайно далеки и непонятны. Сирия 2.0: где-то там опять какие-то там конфликты, злой Путин тужится в бункере, дети гибнут, это очень печально. Печально, но не более. У них не застрял кирпич в груди, не наворачиваются слёзы, когда речь заходит о войне и разрушенных судьбах миллионов людей.

Есть два уровня несоответствия, как минимум две пропасти. Когда русский жалуется на свой быт украинцу — это человек, порезавшийся при утренне бритье объясняет свой дискомфорт человеку, которому оторвало взрывом ноги. Папа, который остался в российской глубинке, спрашивает: «Что говорят твои украинские друзья, когда война закончится?» Мои даже самые близкие украинские друзья не говорят со мной о таком. Война закончится, когда русские уйдут, это очевидно для всех. Мне, который расстраивается от новостей с Медузы и постов в канале Nexta, не понять украинских друзей, которые смотрят совсем другие картинки: они пытаются найти родственников по фотографиям человеческих останков; они пытаются вывезти родителей, которых русские бомбят во время зум-звонков.

И вторая пропасть поменьше: когда новозеландец, всю жизнь проживший в мире, где ценят человеческую жизнь, пытается понять, что чувствуют сейчас завязшие в войне стороны. Новости о войне сползли в нижнюю часть новостных страниц. Их заменили мелкие местечковые политические дрязги и статьи на тему «кот уснул в стиральной машине, а хозяйка не заметила и включила». Сейчас в Новой Зеландии зима, и погодные катаклизмы интересуют читателей горазд больше, чем геополитические игры погрязшего в проблемах внешнего мира.

Конечно, и украинцев, и сопереживающих русских, которые здесь, поддерживают все, кто может. И нет никакой русофобии, о которых говорит пропаганда. Я не встречал. Однако, делается это — и их можно понять, это не упрёк, а констатация — в основном без погружения и эмоциональной вовлечённости. В британско-новозеландско-канадско-австралийской культуре в целом не принято лезть в душу к другому человеку, и нет ожидания, что он начнёт её выворачивать. «Грузить» своими проблемами неуважительно даже как-то. Мы и не грузим.

А мы, рождённые в СССР, похоже, так погружены и отягощены наследием прошлого, что очень хотели бы вынырнуть, но, как в кошмарном сне — не можем.

Заметил недавно, что, как война началась, так, не сговариваясь, мой интеллигентный друг и я взялись вгрызаться в советсвую диссидентскую литературу середины двадцатого века: «Колымские рассказы», «Один день Ивана Денисовича», «Котлован», «Архипелаг ГУЛАГ», «Мы». Эти наипечальнейшие документальные и иносказательные литературные произведения, где описаны одни из самых ужасных человеческие деяний, стали для нас поддержкой и опорой в это трудное время. Произошло это естественным путём. Про «поддержку и опору» — это мы потом додумали, рационализовали после, сперва читали (и читаем) взахлёб: от новостей про зверства русских оккупантов в Буче к холодным колымским забоям Шаламова с гниющими дёснами и отмороженными пальцами. И то, и другое — деяния русского режима, прежнего и нынешнего, непрерывно занятого истязанием своего и других народов. Режима протяжённого во времени и пространстве, как зловонные Мёртвые Болота в книгах Толкиена, где духи смотрят на живых из мутных трясин и утягивают за собой в смерть и погибель.

Так вышло, что учился я в школе советской, был гордым октябрёнком, носил вот такой значок: со звездой и няшным портретиком юного Ленина в приятно прозрачном пластиковом обрамлении. Я читал рассказы о том, как молодой Ленин, идя по тропе, ветки придерживал, чтобы те людей позади не хлестали. Всякий раз придерживаю, всякий раз вспоминаю идеализированный и «идолизованный» образ вождя, вбитый в голову в школе. Ленина в свои младшие школьные годы боялся и уважал, как загадочный образ чего-то великого, непостижимого. Бабушка рассказывала, как он много учился, много трудился, много писал, говорил на нескольких языках и очень много хорошего добился для простого народа.

Потом Советский Союз кончился. А Ленин остался.

Нам не рассказывали в школе, как позорно Россия проигрывала в Первой Мировой Войне: миллионами люди гибли, ибо никто не ценил их жизни и тогда — знали ли вы, что Россия потеряла жизней больше прочих на той войне? И я не знал лет до двадцати пяти.

В школе не рассказывали, как зверствовали большевики до и после революции. Как максимально обесцененна была человеческая жизнь за декады кровавых репрессий, и как их трусливо скрывали и скрывают по сей день. Одной лишь строчкой, для формальности, упомянут был акт Молотова-Риббентропа и совместное советско-немецкое нападение на Польшу. Полстрочки может уделил учебник ужасной финско-русской войне, в которой СССР пришёл и забрал себе Карелию, положив — их так и не нашли и не похоронили по-человечески — 150 тысяч своих Иванов.

Раньше, каждый год в мае, я перечитывал «Воспоминания о войне» Николая Никулина, теперь есть хроники из Бучи.

Политикой я никогда особо не интересовался, да и история захватывала гораздо меньше, чем, скажем, компьютерные игры и интернет. Мне лишь хотелось иметь какую-то связную и относительно правдивую канву повествования, чтоб знать и, чтобы пересказать её, например, своему сыну. Около тридцати лет мне было, когда факт за фактом, шаг за шагом жестокая советская история стала разматываться — и я почувствовал себя обманутым.

Меня обманывали этим розовощёким Лениным, который на деле кровавый диктатор. Мне недоговаривали о роли России в обеих мировых войнах. От меня систематически скрывали масштабы преступлений против собственного народа. В свободной России девяностых, да и после, не было никакой государственной программы, которая мне русскому достоверно и настойчиво рассказала о моей русской истории и культуре. Без вранья и жеманного приукрашивания. Миллионы — убиты. Десятки миллионов — изувечены морально и физически. Виновные — не наказаны. Здесь, в России — всегда так.

Сперва Россия отменила русскую историю, потом русскую культуру, а теперь — отменила саму себя.

Здесь, в Окленде, мы с другом, огорошенные, читаем Солженицына и Арендт в попытках разобраться — откуда берётся весь этот ужас, и куда, а главное, когда он уходит? Как получается, что прежние одноклассники, одногруппники, коллеги, друзья и соседи, близкие и не очень родственники, которые сегодня поддерживают войну в Украине — фашисты? Как выходит, что мы их знали годами и не чувствовали подвоха. А фашист сидел где-то внутри, ждал своего часа, чтобы, ба! Выскочить наружу, как чёрт из табакерки, и начать плеваться кислотой во все стороны. Как так обернулось, что мы всю жизнь учились разбираться в людях: с этим дружить, с этим торговать, с этим любить, этого игнорировать — а радикальных фашистов, которым наплевать на страдания других людей и которые готовы убивать лично или опосредованно, в людях тех не видели? Неужели все русские такие? Неужели вообще все человеки такие?

Основа экзистенциального кризиса — не война, как таковая, не пандемия, не падение акций на рынке и не вчерашний крипто-обвал — а покосившаяся и ускользающая из-под ног реальность в целом. В зловещих и беспросветных рассказах Шаламова мы ищем крохотный, хоть на полпальца уступ, за который можно ухватиться, падая в бездну. Нам очень-очень хочется верить, что не все фашисты в душе, что не все потеряли способность к искреннему состраданию. Хочется верить, что, встретив нового человека, можно чувствовать себя в безопасности и не ждать предательства. Страшно, что построенная за года понятийная система свой-чужой, знакомая с пещерных племенных времён — сбоит, пыхтит и кашляет.

Давным-давно мы с женой решили не делать своему ребёнку российский паспорт. Ни на секунду не пожалели об этом решении. Официальная принадлежность к фашистскому государству не нужна ни ему, ни его семье, ни его друзьям, ни его работодателям. Новозеландский мальчик будет жить спокойно.

Комментарии

По эту сторону фронта

Здесь в Окленде, вот уж два месяца как, не до ковида — война рушит миллионы жизней, миллиарды планов, превращает в пыль триллионы денег. Я переслушиваю «Один день Ивана Денисовича» и перечитываю «День опричника». Хороших новостей нет. Будет сильно хуже. Долго.

Я хотел поделиться соображениями с теми, кто сейчас в России и думает, ехать или не ехать, бежать или «рассосётся». Пара мыслей на тему переезда и опасений с ним связанными.

Почти каждый день я разговариваю с близкими, друзьями и знакомыми, которые могут уехать, но ждут чего-то, не уверены, опасаются.

Если значимая часть ваших знакомых сейчас за войну в Украине, это значит — жить с ними рядом, жить с фашистами. Можно проводить время с собой и семьёй за границами России — без фашистов. Можно извне, условно, нацистской Германии пытаться помогать стороне пострадавшей.

Никто не знает, как именно развернутся события, но как минимум лично вами будет сделан шаг по перемещению на сторону добра.

Любое действие в помощь людям, пострадавшим от войны, развязанной Россией — кроме того, что это правильно и хорошо — полезно с ментальной точки зрения для вас. В России фашистский режим, за последние два месяца не было никаких сигналов, что ситуация улучшится. Каждый день, каждый час российские власти забивают гвоздь в гроб светлого будущего — оно уже мертво, его скоро закопают. Все это видят, и это, я уверен, давит на психологически.

Смириться с текущим положением, иметь возможность уехать и остаться в России — это накрыться простынёй и ползти к кладбищу. Ну и в общем-то дать Путину победить.

Мы до полвторого ночи разговаривали с новозеландским художником Федяевым (он уехал в 1996) о чувстве коллективной вины за происходящее. У него, у меня, у всех здравомыслящих русских оно есть. Вопрос культурной самоидентификации сложнейший и одним абзацем на него не ответить, время покажет. Что можно русскому человеку сделать прямо сейчас — это не опускаться морально и не делать, пока идёт война и гибнут люди, из себя жертву обстоятельств. Собраться с духом и заняться чем-то полезным.

Проявление антивоенной позиции в словах, мыслях и делах — это нечто 100% жизнеутверждающее, которое я противопоставляю ничегонеделанию: “подождём до осени”, “посмотрим”, “может не будет так уж плохо”.

Уже плохо, и будет хуже, обратного пути у России уже нет. В следующие полвека или дольше — это будет страна-изгой по очевидной для всего мира причине.

Вслед за пандемией мы проживаем исторический момент. Вина никуда не денется. Но можно чувствовать себя чуть лучше, если не участвовать — переместиться по эту сторону фронта — и помогать по мере сил. Что в нынешней ситуации может быть бóльшим стимулом к жизни, чем это? Где можно найти точку опоры, если не в этом?

Не обязательно лезть под пули или слать куда-то деньги. Люди покупают и раздают телефоны с интернет-картами беженцам; люди организовывают и развозят пострадавших по Европе; люди организовывают еду и кров беженцам. Миллионы нуждаются в помощи.

Работы для всех нас теперь на декады. После победы нужно будет помогать восстанавливать Украину: это огромное дело — всем найдётся занятие. Я не говорю про копание ям, конечно, помогать по мере сил. Выучить язык, переквалифицироваться, дислоцироваться и делать своё дело — по эту сторону фронта. Будет потрачено много времени и много сил — это сложно, но, как мне видится, очень важно.

Десятки моих знакомых здесь и в Европе сейчас заняты именно этим. Спустя годы они и их дети будут спокойно засыпать, зная что поступили правильно. Тогда, когда это было нужно.

В отличие от знакомых-фашистов, я надеюсь, у многих из вас есть возможность поступить по совести.

Мы с женой не можем оставаться в Новой Зеландии по той же причине. Мы чувствуем, что кошмар отступает только тогда, когда мы можем как-то помочь. Пусть это даже позвонить украинским друзьям и поддержать их морально. Живя в Европе, у нас будет больше таких возможностей, и в ближайшие декады русские должны с утроенной силой делать всё возможное, чтобы разгрести последствия войны ими развязанной.

Я нигде не пишу, что это будет легко, но это будет — правильно. Как мне кажется.

Комментарии

Война России с Украиной 2022

Здесь в Окленде слышно эхо войны, я переслушиваю «День опричника» Владимира Сорокина и ужасаюсь, насколько там всё точно предсказано.

Уж скоро месяц будет, как летят бомбы на ни в чём не повинных граждан соседней страны. Всю свою юность я провёл в российской глубинке, и никогда не ощущал той национальной неприязни, которую за восемь лет с момента захвата под всеобщее улюлюкание Крыма насадили из телевизора. Телевизор я не смотрю. Да и в России был в последний раз в 2008 году. Тогда, помню, зашёл в гости к бабушке и сделал эту фотографию. В последний раз видел её.

Война — это максимальное горе, самое ужасное, что смогли придумать человеки. Кошмарное столкновение мира идей с миром реальных людских страданий и утерянных жизней. С одной стороны сумасшедший Путин и его ебанутые идеи, а с другой идеи гуманизма. Столкнулись два эфемерных поезда.

Поезда придуманные, нематериальные — их как бы нет — а вот пассажиры погибают взаправду. И бомбы летят настоящие.

Мы, прогрессивное человечество, переживаем кризис гуманистических ценностей. «Жизнь человека — священна вне зависимости от границ», — всюду говорят. А потом получается, что всё же идеи важнее людей. Идеи подсказывают и определяют, что люди бывают свои и чужие; одни беженцы лучше других; детей всегда и всем жаль, но небо закрывать нельзя, идеи, принципы и социально-юридические конструкции мешают.

Деньги, санкции, финансовая система — опять же набор идей, обратите внимание: мы все договорились, что на какие-то бумажки и нолики с единичками можно обменять товары и еду — финансы одновременно помогают и мешают. С их помощью можно дольше оставаться на стороне идей. Путина деньги не интересуют, он свои десять банок сгущёнки съел, а в остальном — «бабы нарожают»: принцип, каков был, таков и остался. Почти нулевая, задавленная, как окурок, народная пассионарность ему на руку. На кровавую руку.

И никак владельца той кровавой руки не прижучить: ни лазером из космоса не прижечь её, ни ядом ядерным ядрёным в чае не успокоить. Идеи гуманизма, к сожалению, сего не позволяют.

О сущности страданий, как онтологической основе, я писал ещё в 2014 году в заметке «Бумажные люди», когда русские террористы сбили гражданский самолёт, а зелёные человечки пришли и отжали кусок близлежащего государства. Крыша Кремля поехала сразу после Майдана, а лёд тронулся именно, когда Крымнаш случился.

Копнул глубже, оказалось, что и до большевизма во время Первой Мировой никому дела не было до судьбы обычного русского — сотнями тысяч гибли, замерзали десятками тысяч на постое без обмундирования, до конца многолетней войны так и не были снаряжены металлическими касками. Дальше лишь хуже: оказалось, не было такого периода в российской истории, когда жизнь русского человека чего-то да стоила. «Тварь ли я дрожащая или право имею…» — не зря вопрошал Достоевский. — «Бумажные люди»

Меж двух наковален оказалась Украина: Путин и его бой без правил против идеалистического гуманизма и бюрократизированной формальности всего остального мира, где уважают права человека, особенно в теории. Где-то в мире идей живут охуенно правильные треугольники, какие ни одним циркулем, ни одной линейкой не нарисовать в нашем грешном, порочном, хаотичном и корявом мире.

Что будет дальше? Чёрно-белых, простых ответов, как обычно нет в таких случаях.

Так и выходит, что на одной чаше весов вполне осязаемые заграничные человеческие страдания (не от выключенного Спотифая, конечно), а на другой покой и благоденствие своих граждан.

Россия телевизороядная ещё не осознала, как мне кажется, что свалилась в бездну, из которой выбираться полвека, а то и больше. Очень тяжело было осознавать, что не может быть теперь спокойной старости у моих родителей там. Не может и не будет нормально, активной жизни у моего младшего брата и его семьи. «Дальше будет хуже», — твержу я с первых дней войны.

Все потрясены. Ладно мы, взрослые, сходим на десяток другой терапевтических сеансов и перетопчемся! Мой русско-новозеландский сын из-за войны этой ебучей сам уж не знает, как к себе, языку, культуре русской относиться.

Новозеландские пятиклассники не говорят, что они вне политики.

Одни поддерживают друг друга. Ребёнку с пелёнок рассказывали, мол, ты русский, вот стихи, вот песни задорные, вот звери какие там живут. А теперь мы обсуждаем, его ли это вина, что Путин убивает украинцев. Ужасные, сложные, никак не способствующие ощущению безопасности и национальному самоопределению разговоры.

Впрочем, душевные страдания русских, конечно, мало кого волнуют, и это правильно. Когда сбрендивший маньяк разделывает жертву скальпелем, а какая-то часть его больного сознания бунтует и как бы ни в чём не виновата, может даже не она контролирует кровавые руки, то основная задача — остановить маньячилу, а психоанализом пусть с ним занимаются позже. Непростой разговор о коллективной вине и ответственности уж подробно разобран в книгах немецко-американской философессы Ханны Арендт и прошедшего через концлагерь психотерапевта Виктора Франкла. С этим нынешнему и скорее всего следующему поколению русских придётся разбираться своими силами. В ближайшие декады — кончится война или продолжится — весь мир отвернётся от вконец охуевшего государства-лжеца, государства-вора, государства-агрессора.

Как человек, который бóльшую часть своей взрослой сознательной жизни прожил за границей России, отчётливо заявляю — нет, не притесняют русских за границей. Наоборот, стараются понять. Пытаются как-то помочь. Сочувствуют. Большинство моих украинских и русскоговорящих друзей — у кого родственники, друзья, бизнес в разбитой войной Украине — уж несколько недель находятся в коктейльном состоянии шока, депрессии и апатии. Окружающие поддерживают их, как могут.

Я пытаюсь вытащить своих близких из России, помочь сотрудникам выбраться. Здесь, в Окленде, мы с украинскими друзьями собрали больше сотни подписей и отнесли их депутату, тот обсудил помощь близким родственникам новозеландцев с украинскими корнями — и будут специальные визы, больше четырёх тысяч человек смогут приехать. Что-то надо делать. Иначе тьма.

Очень надеюсь, что война скоро закончится, и гадина заползёт обратно в свою мраморную безвкусно обставленную нору. А пока — посмотрите видео, записанное Арнольдом Терминаторовичем Шварценеггером, и скиньте ссылку своим аполитичным, сомневающимся или про-российским друзьям, близким и знакомым. Дед всё правильно сказал. Надеюсь, он всех нас переживёт. А Путин сдохнет.

P.S.: Я читаю коммунально-проверенные и подтверждённые с точки зрения фактов и актуальности новости в этом треде на Reddit. Бесплатный VPN есть в Brave и Opera. Нацисты сейчас в России. Будьте бдительны.

Комментарии