Обо мне — Страница 5

Куда и почему мы опять уехали из Новой Зеландии.

Стас Кулеш в квартире в Кракове — Больше фото у меня в тви

Здесь в Кракове мы живём с конца августа. Здесь нет военных парадов, есть тепло в батареях и ягоды в пирóгах. Это новая часть жизни моей семьи.

Два года назад мы гуляли с женой мимо здания Шотландского парламента в Эдинбурге, мимо дворца, куда привезли тело почившей недавно королевы для прощания с народом и возбуждённо рассуждали, мол, ты только представь: ты — пан, я — пани! Мы где-то вычитали, что аж с 2007 года существует такая вещь, как Карта Поляка: документ, подтверждающий принадлежность к народу польскому и позволяющий при желании сразу подать документы на постоянное место жительства (ПМЖ, оно же «резидентство»; «реза», как её ласково называют в узких кругах иммигранты.)

«Реза» Новой Зеландии далась нам не очень легко: легализация и получение новозеландского гражданства заняло, если не ошибаюсь, семь или восемь лет. А тут, узнав про Карту Поляка, я вспомнил, что всю жизнь мой отец рассказывал про польских предков, говорил, что назвали меня в честь прапрадеда Станислава; заменял в быту ругательства польскими словами. Уронит, бывало, что-нибудь на ногу и шипит: «Sakramencka potwora». Учебник польского языка, помню, на полке стоял, и я даже в раннем тинейджерстве на неё посягал, алфавит выучил.

Жена мои басни и раньше слышала, да мало ли что там Стас болтает: поляк, сибиряк, амурчанин, зеец — всё какие-то мифические категории из занудных россказней за винчиком под сырчик. А тут, прознав о польской программе, скажем так, репатриации, я попросил родителей прислать сканы бумажек, какие есть. И в них чёрным по зелёному ксивному фону написано в военном билете отца: «Национальность: поляк», и в свидетельстве о рождении написано, и у деда тоже, что самое интересное!

Больше часа мы бродили по ковидной столице Шотландии. На дворе стоял 2020, и, разумеется, в городе был локдаун, только гулять и мечтать и оставалось. Мы радостно строили в голове планы, придумывали шуточки и всевозможные фантастические сценарии развития событий. Тогда уже было ясно, что заново проходить иммиграционный путь в Великой Британии нам влом. К тому же правила снова поменялись, всем, включая новозеландцев, подавать документы на любые визы — из места основного проживания. В декабре 2020 нам уже было ясно, что, к сожалению, придётся ехать обратно в Новую Зеландию.

А тут с моими, как оказалось, достаточно прочными и глубокими польскими корнями появились очертания какого-то нового, сумасшедшего абсолютно, размытого и бесформенного, как облако, плана. Завёл в тот день список тасков под кодовым названием «Projekt Las». Когда до ковида уезжали из Новой Зеландии навсегда в Чили, тоже был секретный туду-лист с идентичным названием на испанском. Закрыли тот, закроем и этот.

Возбуждение моё подпитывалось одной назойливой мыслью. Мне никогда и ничего в жизни не было положено. Старался учился, на олимпиады ездил, в город переехал, чтоб в университет пойти посложнее, чем местный благовещенский АмГУ; работал потом в саппорте дурацкого стартапа-разводилова под предводительством Довганя; потом по туториалам изучал Maya и программирование, чтобы сменить род деятельности на дизайн и поглубже войти в айти; эмигрировал, начинал карьеру по сути с самого начала; открывал свой бизнес и первые лет пять жил от проекта до проекта, никакой стабильности; ни на одном из этапов — мне ничего не было дано просто так, за то, что я есть.

И вот, оказывается — Карту Поляка дают за так, за красивые глаза и рассыпающиеся в руках документы с какими-то буковками. Кроме того, с Картой Поляка — можно бесплатно в музеи ходить и на трамвае ездить со скидкой! Ну и за полтора года можно, если постараться, получить гражданство Польши и паспорт Евросоюза. Себе и ребёнку. Мимо такой возможности пройти мимо никак нельзя было.

Моя маленькая семья возвернулась в Окленд, отсидела положенный срок в карантинном ковидном отеле и, прихватив с собой депрессию, влилась обратно в рутинную островную жизнь где-то там на краю света, где ничего не происходит. Время шло, «Projekt Las» буксовал и кашлял: подавать документы можно только в Веллингтоне, исключительно лично. С августа по декабрь (!) жители Окленда просидели в локдауне. Нельзя было за город в парк выехать, не говоря уж о полёте в столицу и встрече с консулом.

Встреча, внос документов проходит на польском языке. Нужно знать историю и культуру, нужно понимать, что говорят и уметь отвечать просто и по-существу. Консул может задавать псевдослучайные вопросы в духе «какой поляк, как вы думаете, самый известный?» В ответах есть нюансы, как это часто бывает. Если чиновник верующий, то это Римский папа из Кракова; если атеист — Николай Коперник. Если попадётся любитель истории, то и про воевод с королями спросит, и про дату написания конституции (первой в Европе, между прочим).

С конца ноября 2021 я начал заниматься польским языком по пять-шесть часов в неделю. Закончил курс Duolingo, порадовал сову. До сих пор помню, что змеи в ботинках, а у слона есть печенька. Начал смотреть «Ведьмака» с польским дубляжом.

В марте произошла первая встреча с консулом. Я принёс с собой всё, что было: кипу документов из СССР, выписки из костёла на дореволюционном русском, даже нарисованное мамой в виде днерожденного подарка генеалогическое дерево приволок. И сына привёл.

Шла вторая неделя украино-русской войны, и я только-только встретился со знакомыми украинцами из Веллингтонской диаспоры; очень страшно, очень все на нервах, очень разворошено всё и эмоционально. На фоне военного конфликта и ужаса первых дней мне нужно было что-то показывать-доказывать чиновнику из неизвестно дружественной ли теперь страны. Каково его личное восприятие ситуации? Не повлияет ли оно на исход встречи? Ведь консул единолично, прямо там на месте, решает дать тебе на подписание бумажку, мол, чувствую принадлежность к народу польскому, или не дать. А за этим идёт процесс рассмотрения, в котором тоже всё сто раз поменяться может с этой ебáной, развязанной сумасшедшим аквадискодедом войной. Беспокойство — уровень 80.

Спустя почти час позора, стресса сравнимого с первым устным экзаменом в университете, мы с ребёнком покинули консульство.

Разумеется, я пришёл, как новозеландский гражданин, и не было ни цели, ни причины скрывать российское гражданство. Спросили про него прямо. Ответил, как есть. По поводу войны был лишь один вопрос: получают ли мои близкие в России достоверную информацию? Я в тот день как раз настраивал родителям ВПН, поэтому ответил да, надеюсь, смогут.

Документы приняли, консула убедил рассказ о польских корнях, и генеалогическое дерево с фотографиями понравилось. Даже цены на жильё в Варшаве обсудили, уж очень они, он сказал, взлетели в последнее время.

Так был разархивирован список на тысячу дел, связанных со свёртыванием быта в Новой Зеландии и переездом в Старый Свет. Расхламляться — всегда приятно, пост «Абьюзивные отношения с говном» по-прежнему актуален. Благо за полтора года отсидки в Новой Зеландии, мы не сильно обросли барахлом. Два контейнера с детскими рисунками и другими семейными ценностями я собрал в первые дни возвращения, чтобы потом не отвлекаться.

Несколько раз за новозеландскую зиму пришлось летать в Веллингтон: то оригиналы донести, то на визы подать; то дату не ту вписали в пластиковую карточку, переделывать пришлось. Кроме этой небольшой заминки польское консульство сработало отлично! Все сроки оказались намного быстрее, чем ожидалось. Все коммуникации — стремительные и приятные. Отнюдь не те отвратительные бюрократы, от которых я заработал натуральную фобию в России. Что, если не тем цветом ручки заполню, что если запятую пропущу?! Не примут же! Здесь приняли и своевременно запроцессили.

В один пост не влезет, пожалуй, как легко или сложно уезжать и сворачивать весь быт: дом сдать, машину продать, сад подстричь, счета открыть, аккаунты закрыть, карточки обновить, права продлить, паспорта обновить, вещи продать, раздать, отложить на хранение… Две недели после отъезда нам с женой конгениально снились шкафы, изрыгающие всевозможные предметы одежды, и нет им конца. Натурально кошмары в духе говорящих утюгов Стивена Кинга. Отмечу лишь, что, когда переезжаешь в который уж раз, то это как бег на длинные дистанции. Если тренировался — берёшь и бежишь, может не так быстро, как мог бы, но пробегаешь со 99% вероятностью. Если с дивана сразу марафон — умираешь, шанс достичь финиша минимальный.

Мы добежали, и теперь моя семья, и мой дом здесь — в Кракове. Мы с сыном — поляки. Он ходит в польско-английскую интеркультурную школу. Я плохо говорю и средне понимаю по-польски. Кругом исторические здания, места, музеи, замки, пещеры, горы, вся Европа в паре часов лёта. Миллионы килокалорий вкуснейшей и свежайшей еды. Терпеливые, доброжелательные и вежливые поляки уже пригласили в парк, бар, погулять, открыли нам счёт в банке, показали окрестности, проверили контракт на аренду жилья — все очень ОК возиться с плохо понимающими, но пытающимися интегрироваться иностранцами.

Русский язык — не очень понятный, возможно, одиозный ассет. Никакой русофобии, конечно, мы не наблюдали и не наблюдаем. Наши знакомые украинцы и белорусы — когда ребёнок идёт в школу, обычно сразу строятся какие-то социальные связи — вполне открыты к общению. У всех разные ситуации, всем сложно в этом мире, все тянутся друг к другу.

Присутствие войны, конечно, чувствуется. В основном через открытую антивоенную позицию всех и вся, и невероятный уровень осознанной помощи украинцам. То, что делают поляки — это невероятно круто. Бóльшая часть украинских беженцев уже вернулась домой. Но, так или иначе, сотни тысяч людей остаются навсегда. Мы своими глазами сможем увидеть слияние народов («fusion») в ближайшие несколько лет. Это невероятно круто и очень по-человечески. Хочется верить, что не все полимеры ещё просраны: не все нынче бесчувственные эгоисты, просчетоны, психопаты и нытики.

Уверен, в Польше очень много внутренних и внешних проблем, и уверен, что с ними со временем справятся. Пока, спустя месяц после приезда, в Кракове я чувствую себя больше дома, чем в Новой Зеландии после почти семнадцати лет жизни там.

На вопрос «почему?!» я отвечаю так. Глобальное потепление, ковид, война, уютное запечье в Новой Зеландии или ядерная война под предводительством ядовитого карлика — всё это события не маловероятные и ужасающие, а жизнь — одна. Я не могу откладывать её на потом. Я не смогу потом спокойно спать, если буду знать, мол, шанс был, да был упущен. Когда, если не сейчас, правильно?

Каждый день, каждый день, я повторю и в третий раз — каждый день, я думаю о том, как нашей семье повезло, и как стремительно уходит время.

Если хочется и возможно, но страшно, то нужно делать.

Комментарии

Мы в котловане, или один архипелаг

Мой арт-эксперимент с генерацией изображений силами искусственного интеллекта.

Здесь в Окленде уж позабыли и о ковиде, и о войне, уж слишком на отшибе страна. В целом, очень сложно, находясь здесь, передать ощущения от всего, связанного с русско-украинской войной. Моя семья — эмигранты в первом поколении, уж скоро двадцать лет будет, как мы живём за границей. Наш ребёнок говорит по-русски процентов на 80%, пишет по-русски лишь на открытках «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, МАМА!», а читает лишь, когда игра-квест с кириллическими записками обещает в конце пути киндер-сюрприз. У нас есть украинские друзья и родственники, есть русские родители и братья с сёстрами.

Война, безусловно, чувствуется намного слабее, чем в Евразийской части мира. Для других новозеландцев, многие из них эмигранты из других стран со сложной историей, все наши славянские страдания чрезвычайно далеки и непонятны. Сирия 2.0: где-то там опять какие-то там конфликты, злой Путин тужится в бункере, дети гибнут, это очень печально. Печально, но не более. У них не застрял кирпич в груди, не наворачиваются слёзы, когда речь заходит о войне и разрушенных судьбах миллионов людей.

Есть два уровня несоответствия, как минимум две пропасти. Когда русский жалуется на свой быт украинцу — это человек, порезавшийся при утренне бритье объясняет свой дискомфорт человеку, которому оторвало взрывом ноги. Папа, который остался в российской глубинке, спрашивает: «Что говорят твои украинские друзья, когда война закончится?» Мои даже самые близкие украинские друзья не говорят со мной о таком. Война закончится, когда русские уйдут, это очевидно для всех. Мне, который расстраивается от новостей с Медузы и постов в канале Nexta, не понять украинских друзей, которые смотрят совсем другие картинки: они пытаются найти родственников по фотографиям человеческих останков; они пытаются вывезти родителей, которых русские бомбят во время зум-звонков.

И вторая пропасть поменьше: когда новозеландец, всю жизнь проживший в мире, где ценят человеческую жизнь, пытается понять, что чувствуют сейчас завязшие в войне стороны. Новости о войне сползли в нижнюю часть новостных страниц. Их заменили мелкие местечковые политические дрязги и статьи на тему «кот уснул в стиральной машине, а хозяйка не заметила и включила». Сейчас в Новой Зеландии зима, и погодные катаклизмы интересуют читателей горазд больше, чем геополитические игры погрязшего в проблемах внешнего мира.

Конечно, и украинцев, и сопереживающих русских, которые здесь, поддерживают все, кто может. И нет никакой русофобии, о которых говорит пропаганда. Я не встречал. Однако, делается это — и их можно понять, это не упрёк, а констатация — в основном без погружения и эмоциональной вовлечённости. В британско-новозеландско-канадско-австралийской культуре в целом не принято лезть в душу к другому человеку, и нет ожидания, что он начнёт её выворачивать. «Грузить» своими проблемами неуважительно даже как-то. Мы и не грузим.

А мы, рождённые в СССР, похоже, так погружены и отягощены наследием прошлого, что очень хотели бы вынырнуть, но, как в кошмарном сне — не можем.

Заметил недавно, что, как война началась, так, не сговариваясь, мой интеллигентный друг и я взялись вгрызаться в советсвую диссидентскую литературу середины двадцатого века: «Колымские рассказы», «Один день Ивана Денисовича», «Котлован», «Архипелаг ГУЛАГ», «Мы». Эти наипечальнейшие документальные и иносказательные литературные произведения, где описаны одни из самых ужасных человеческие деяний, стали для нас поддержкой и опорой в это трудное время. Произошло это естественным путём. Про «поддержку и опору» — это мы потом додумали, рационализовали после, сперва читали (и читаем) взахлёб: от новостей про зверства русских оккупантов в Буче к холодным колымским забоям Шаламова с гниющими дёснами и отмороженными пальцами. И то, и другое — деяния русского режима, прежнего и нынешнего, непрерывно занятого истязанием своего и других народов. Режима протяжённого во времени и пространстве, как зловонные Мёртвые Болота в книгах Толкиена, где духи смотрят на живых из мутных трясин и утягивают за собой в смерть и погибель.

Так вышло, что учился я в школе советской, был гордым октябрёнком, носил вот такой значок: со звездой и няшным портретиком юного Ленина в приятно прозрачном пластиковом обрамлении. Я читал рассказы о том, как молодой Ленин, идя по тропе, ветки придерживал, чтобы те людей позади не хлестали. Всякий раз придерживаю, всякий раз вспоминаю идеализированный и «идолизованный» образ вождя, вбитый в голову в школе. Ленина в свои младшие школьные годы боялся и уважал, как загадочный образ чего-то великого, непостижимого. Бабушка рассказывала, как он много учился, много трудился, много писал, говорил на нескольких языках и очень много хорошего добился для простого народа.

Потом Советский Союз кончился. А Ленин остался.

Нам не рассказывали в школе, как позорно Россия проигрывала в Первой Мировой Войне: миллионами люди гибли, ибо никто не ценил их жизни и тогда — знали ли вы, что Россия потеряла жизней больше прочих на той войне? И я не знал лет до двадцати пяти.

В школе не рассказывали, как зверствовали большевики до и после революции. Как максимально обесцененна была человеческая жизнь за декады кровавых репрессий, и как их трусливо скрывали и скрывают по сей день. Одной лишь строчкой, для формальности, упомянут был акт Молотова-Риббентропа и совместное советско-немецкое нападение на Польшу. Полстрочки может уделил учебник ужасной финско-русской войне, в которой СССР пришёл и забрал себе Карелию, положив — их так и не нашли и не похоронили по-человечески — 150 тысяч своих Иванов.

Раньше, каждый год в мае, я перечитывал «Воспоминания о войне» Николая Никулина, теперь есть хроники из Бучи.

Политикой я никогда особо не интересовался, да и история захватывала гораздо меньше, чем, скажем, компьютерные игры и интернет. Мне лишь хотелось иметь какую-то связную и относительно правдивую канву повествования, чтоб знать и, чтобы пересказать её, например, своему сыну. Около тридцати лет мне было, когда факт за фактом, шаг за шагом жестокая советская история стала разматываться — и я почувствовал себя обманутым.

Меня обманывали этим розовощёким Лениным, который на деле кровавый диктатор. Мне недоговаривали о роли России в обеих мировых войнах. От меня систематически скрывали масштабы преступлений против собственного народа. В свободной России девяностых, да и после, не было никакой государственной программы, которая мне русскому достоверно и настойчиво рассказала о моей русской истории и культуре. Без вранья и жеманного приукрашивания. Миллионы — убиты. Десятки миллионов — изувечены морально и физически. Виновные — не наказаны. Здесь, в России — всегда так.

Сперва Россия отменила русскую историю, потом русскую культуру, а теперь — отменила саму себя.

Здесь, в Окленде, мы с другом, огорошенные, читаем Солженицына и Арендт в попытках разобраться — откуда берётся весь этот ужас, и куда, а главное, когда он уходит? Как получается, что прежние одноклассники, одногруппники, коллеги, друзья и соседи, близкие и не очень родственники, которые сегодня поддерживают войну в Украине — фашисты? Как выходит, что мы их знали годами и не чувствовали подвоха. А фашист сидел где-то внутри, ждал своего часа, чтобы, ба! Выскочить наружу, как чёрт из табакерки, и начать плеваться кислотой во все стороны. Как так обернулось, что мы всю жизнь учились разбираться в людях: с этим дружить, с этим торговать, с этим любить, этого игнорировать — а радикальных фашистов, которым наплевать на страдания других людей и которые готовы убивать лично или опосредованно, в людях тех не видели? Неужели все русские такие? Неужели вообще все человеки такие?

Основа экзистенциального кризиса — не война, как таковая, не пандемия, не падение акций на рынке и не вчерашний крипто-обвал — а покосившаяся и ускользающая из-под ног реальность в целом. В зловещих и беспросветных рассказах Шаламова мы ищем крохотный, хоть на полпальца уступ, за который можно ухватиться, падая в бездну. Нам очень-очень хочется верить, что не все фашисты в душе, что не все потеряли способность к искреннему состраданию. Хочется верить, что, встретив нового человека, можно чувствовать себя в безопасности и не ждать предательства. Страшно, что построенная за года понятийная система свой-чужой, знакомая с пещерных племенных времён — сбоит, пыхтит и кашляет.

Давным-давно мы с женой решили не делать своему ребёнку российский паспорт. Ни на секунду не пожалели об этом решении. Официальная принадлежность к фашистскому государству не нужна ни ему, ни его семье, ни его друзьям, ни его работодателям. Новозеландский мальчик будет жить спокойно.

Комментарии

Война России с Украиной 2022

Здесь в Окленде слышно эхо войны, я переслушиваю «День опричника» Владимира Сорокина и ужасаюсь, насколько там всё точно предсказано.

Уж скоро месяц будет, как летят бомбы на ни в чём не повинных граждан соседней страны. Всю свою юность я провёл в российской глубинке, и никогда не ощущал той национальной неприязни, которую за восемь лет с момента захвата под всеобщее улюлюкание Крыма насадили из телевизора. Телевизор я не смотрю. Да и в России был в последний раз в 2008 году. Тогда, помню, зашёл в гости к бабушке и сделал эту фотографию. В последний раз видел её.

Война — это максимальное горе, самое ужасное, что смогли придумать человеки. Кошмарное столкновение мира идей с миром реальных людских страданий и утерянных жизней. С одной стороны сумасшедший Путин и его ебанутые идеи, а с другой идеи гуманизма. Столкнулись два эфемерных поезда.

Поезда придуманные, нематериальные — их как бы нет — а вот пассажиры погибают взаправду. И бомбы летят настоящие.

Мы, прогрессивное человечество, переживаем кризис гуманистических ценностей. «Жизнь человека — священна вне зависимости от границ», — всюду говорят. А потом получается, что всё же идеи важнее людей. Идеи подсказывают и определяют, что люди бывают свои и чужие; одни беженцы лучше других; детей всегда и всем жаль, но небо закрывать нельзя, идеи, принципы и социально-юридические конструкции мешают.

Деньги, санкции, финансовая система — опять же набор идей, обратите внимание: мы все договорились, что на какие-то бумажки и нолики с единичками можно обменять товары и еду — финансы одновременно помогают и мешают. С их помощью можно дольше оставаться на стороне идей. Путина деньги не интересуют, он свои десять банок сгущёнки съел, а в остальном — «бабы нарожают»: принцип, каков был, таков и остался. Почти нулевая, задавленная, как окурок, народная пассионарность ему на руку. На кровавую руку.

И никак владельца той кровавой руки не прижучить: ни лазером из космоса не прижечь её, ни ядом ядерным ядрёным в чае не успокоить. Идеи гуманизма, к сожалению, сего не позволяют.

О сущности страданий, как онтологической основе, я писал ещё в 2014 году в заметке «Бумажные люди», когда русские террористы сбили гражданский самолёт, а зелёные человечки пришли и отжали кусок близлежащего государства. Крыша Кремля поехала сразу после Майдана, а лёд тронулся именно, когда Крымнаш случился.

Копнул глубже, оказалось, что и до большевизма во время Первой Мировой никому дела не было до судьбы обычного русского — сотнями тысяч гибли, замерзали десятками тысяч на постое без обмундирования, до конца многолетней войны так и не были снаряжены металлическими касками. Дальше лишь хуже: оказалось, не было такого периода в российской истории, когда жизнь русского человека чего-то да стоила. «Тварь ли я дрожащая или право имею…» — не зря вопрошал Достоевский. — «Бумажные люди»

Меж двух наковален оказалась Украина: Путин и его бой без правил против идеалистического гуманизма и бюрократизированной формальности всего остального мира, где уважают права человека, особенно в теории. Где-то в мире идей живут охуенно правильные треугольники, какие ни одним циркулем, ни одной линейкой не нарисовать в нашем грешном, порочном, хаотичном и корявом мире.

Что будет дальше? Чёрно-белых, простых ответов, как обычно нет в таких случаях.

Так и выходит, что на одной чаше весов вполне осязаемые заграничные человеческие страдания (не от выключенного Спотифая, конечно), а на другой покой и благоденствие своих граждан.

Россия телевизороядная ещё не осознала, как мне кажется, что свалилась в бездну, из которой выбираться полвека, а то и больше. Очень тяжело было осознавать, что не может быть теперь спокойной старости у моих родителей там. Не может и не будет нормально, активной жизни у моего младшего брата и его семьи. «Дальше будет хуже», — твержу я с первых дней войны.

Все потрясены. Ладно мы, взрослые, сходим на десяток другой терапевтических сеансов и перетопчемся! Мой русско-новозеландский сын из-за войны этой ебучей сам уж не знает, как к себе, языку, культуре русской относиться.

Новозеландские пятиклассники не говорят, что они вне политики.

Одни поддерживают друг друга. Ребёнку с пелёнок рассказывали, мол, ты русский, вот стихи, вот песни задорные, вот звери какие там живут. А теперь мы обсуждаем, его ли это вина, что Путин убивает украинцев. Ужасные, сложные, никак не способствующие ощущению безопасности и национальному самоопределению разговоры.

Впрочем, душевные страдания русских, конечно, мало кого волнуют, и это правильно. Когда сбрендивший маньяк разделывает жертву скальпелем, а какая-то часть его больного сознания бунтует и как бы ни в чём не виновата, может даже не она контролирует кровавые руки, то основная задача — остановить маньячилу, а психоанализом пусть с ним занимаются позже. Непростой разговор о коллективной вине и ответственности уж подробно разобран в книгах немецко-американской философессы Ханны Арендт и прошедшего через концлагерь психотерапевта Виктора Франкла. С этим нынешнему и скорее всего следующему поколению русских придётся разбираться своими силами. В ближайшие декады — кончится война или продолжится — весь мир отвернётся от вконец охуевшего государства-лжеца, государства-вора, государства-агрессора.

Как человек, который бóльшую часть своей взрослой сознательной жизни прожил за границей России, отчётливо заявляю — нет, не притесняют русских за границей. Наоборот, стараются понять. Пытаются как-то помочь. Сочувствуют. Большинство моих украинских и русскоговорящих друзей — у кого родственники, друзья, бизнес в разбитой войной Украине — уж несколько недель находятся в коктейльном состоянии шока, депрессии и апатии. Окружающие поддерживают их, как могут.

Я пытаюсь вытащить своих близких из России, помочь сотрудникам выбраться. Здесь, в Окленде, мы с украинскими друзьями собрали больше сотни подписей и отнесли их депутату, тот обсудил помощь близким родственникам новозеландцев с украинскими корнями — и будут специальные визы, больше четырёх тысяч человек смогут приехать. Что-то надо делать. Иначе тьма.

Очень надеюсь, что война скоро закончится, и гадина заползёт обратно в свою мраморную безвкусно обставленную нору. А пока — посмотрите видео, записанное Арнольдом Терминаторовичем Шварценеггером, и скиньте ссылку своим аполитичным, сомневающимся или про-российским друзьям, близким и знакомым. Дед всё правильно сказал. Надеюсь, он всех нас переживёт. А Путин сдохнет.

P.S.: Я читаю коммунально-проверенные и подтверждённые с точки зрения фактов и актуальности новости в этом треде на Reddit. Бесплатный VPN есть в Brave и Opera. Нацисты сейчас в России. Будьте бдительны.

Комментарии

Сводки заметок на полях

Здесь в Окленде я забиваю голову, чем могу. Полгода с после нашего кругосветно-ковидного путешествия пролетели незаметно. Стремительно быстро всё вернулось на круги своя: школа, работа, дом, газон, музон, авто. Удалось слетать без семьи, в одиночку и исподтишка, в Голд Кост — и это был глоток свежего воздуха. Справились с простенькой поездкой в Данидин (клон Эдинбурга на Южном Острове), втроём посетили их как бы замок, увидели приблизительно три сотни пингвинов, альбатросов, немного стимпанка, несколько студенческих кафе и посетили, как говорят, лучший ресторан морской кухни (seafood) в Новой Зеландии. Я съел там чайку да выпил чайку. Городок маленький, университетский, ностальгически-шотландский. Жить там нельзя: холодно и изолированно. Учиться, наверное, можно. Даже так, два с половиной лёта от Окленда путешествовать — это прекрасно.

В Новой Зеландии тихо и спокойно. В газетах блажат из-за единичных случаев ковида и описывают ситуацию в мире не иначе, как «гробы по обочинам лежат» — вы же не хотите, как там!! Мы не хотим. Но мы хотим вакцин, а их до сих пор смогли получить лишь 20% населения. Раньше 2022 года, как описано в опубликованном на прошлой неделе плане по открытию страны, Новая Зеландия собирается начать думать о том, как возрождать туризм. Придумают три группы стран с низким, средним и высоким рисками коронавируса. Высокий, я так понял, вообще пускать не будут; средний сидеть будет в карантинных отелях (до Рождества уже нет мест, там печаль и разбазаривание денег налогоплательщиков); низкий смогут у себя дома перетерпеть. Когда моя семья была насильно изолирована в новозеландском отеле, то в группе с низким риском была лишь Антарктида. Все остальные страны оказались в категории опасных. Не шучу.

К ноябрю обещали всем поставить два укола вакцины типа Пфайзер. С первого сентября вроде всякий сможет записаться на приём в любой поликлинике и получить уколы. Посмотрим, как пойдёт.

Думаю, до середины 2022 границы с Новой Зеландией останутся на 🔒.

«Нация-отшельник» — так называют Австралию и Новую Зеландию мои заграничные друзья и газеты. Возродились и мелкопакостный национализм, и его подруга ксенофобия. Свои хорошие — дома сидят. Свои плохие — хотят в дом проникнуть и всех заразить; свои плохие по Европам шастают; свои плохие — это чужие, не свои, на самом деле. «Команда пяти миллионов» — так газеты называют нацию, которая героически окуклилась — не очень заботится судьбой приблизительно миллиона своих сограждан, у которых родственники за границей, дела за границей, которые сами может за границей Новой Зеландии оказались по самым разным причинам. Я в этом вижу определённый элемент лицемерия и двумыслия.

Оказалось, что без притока относительно дешёвой рабочей силы из большого мира, не хватает рабочих рук и мозгов; ожидания по зарплатам растут; цены на сервисы растут; левые настроения — свалить всё на бизнесы — окутывают страну, как жёлтый туман Волкова. То доски строительные негде взять, то теннисные мячи по талонам. Изоляция в глобальном мире есть путь назад, в пещеры.

Впрочем, в нашей конкретной пещере, в нашем личном уютном доме с кроликами, кусочно-гладким ремонтом, океаном и школой в пешей доступности — жить комфортно. Нет ни локдаунов, ни масок: работу работай, в школу ходи, налоги плати, не жужжи. В 2021 приключений у нас не будет.

Я изо всех сил пытаюсь как-то скрасить будни, перетекающие как капли в гелевом светильнике (lava lamp). Хожу с ребёнком на скалолазание, вожу его на теннис, фортепиано и на встречи с друзьями. Посещаю все немногочисленные арт-экспозиции и театрально-музыкальные постановки в Окленде. В своё личное время продолжаю каждый вторник собираться с ребятами и придумывать музыку. Говорят, стало сложнее и интереснее, если сравнивать с тем, что было несколько лет назад. По сути недели летят от вторника до вторника: в точности, как было незадолго до отъезда, хаха.

Подписывайтесь на канал моего бэнда в YouTube, я слышал, все это делают.

Кроме этого прикупил с пяток сексуально-музыкальных устройств Pocket Operators (сделано Teenage Engineering) и пробую крутилки крутить, кнопки жать и стримить в Twitch.

Снова начал рисовать пикселарт и даже продал что-то в магазине NFT: Юрий Гагарин, например, на пиксельной марке.

Раз уж взялся писать отчёт о быте и арте, упомяну и бизнес-компоненту: стартапить в Карма мы с партнёром не перестали, и она за полтора года усердных трудов отблагодарила троекратным ростом. Карма — крутая, а наши клиенты ещё вообще самые классные.

Моя давнишняя студия дизайна и разработки Sliday тоже растёт и развивается, у нас в команде снова стало трудоустроено больше 20 человек, и я днями напролёт ищу новых людей — болезненно переживается рост: нужно учиться отпускать, делегировать, компенсировать потери в качестве работы («лучше, чем сам никто не сделает!») и эффект сломанного телефона (клиент сказал, я интерпретировал передал менеджеру, менеджер дизайнеру, дизайнер так понял, но это не то, что хотел клиент). Уверен, мы справимся, просто иногда выходит так, что работа 24/7: с европейскими клиентами из Новой Зеландии сотрудничать не очень удобно. Зато стали больше приходить местные.

Я верю в то, что удалённой работы станет намного больше, и никогда не поздно войти в айти. Вангую, что рынок цифровых технологий вырастет больше, чем в десять раз за декаду. Постараюсь этом движе участвовать по мере сил.

Постараюсь писать в блог чаще — исключительно в эгоистических, психотерапевтических целях, конечно же. Cześć!

Комментарии

План дальнейших бездействий

Здесь в Окленде, спустя три месяца после возвращения из ковидного мира в стерильную австралазийскую банку, меня начинает отпускать.

Иллюзий нет, сидеть здесь, под колпаком, придётся ещё как минимум год или два. Австралия вон штрафует и угрожает реальными сроками гражданам, желающим выехать за её границы. Концепт, взрывающий голову лично мне и моим американским друзьям: ладно въехать, но выехать-то почему запрещено? Новозеландцы могут катиться на все четыре стороны. Просто плати за обязательный двухнедельный карантин в отеле три тысячи американских долларов по-возвращении и не пыхти. О развлекательных путешествиях за границу позабудь, гражданин! Терпи, жуй местные проблемы.

Открылся (и уже частично схлопнулся) пузырь с Австралией, и я сумел даже слетать в Голд-Кост и Брисбен, повидать друзей и знакомых, погреться на солнышке, почувствовать городской вайб. В Окленде, смею отметить, этот вайб куда-то испарился: весь центр заставлен дурацкими конусами, перекроен и разворошен; бизнесы стоят закрытые, таблички «сдаётся» кругом, бездомные и разруха, проблемы с транспортом и общее запустение. Оно и понятно, внутренний туризм минимальный, внешний полностью остановлен, на паузе на неизвестно какой срок.

В сравнении с захиревшим Оклендом живенький Брисбен и курортный Голд-Кост выглядят бодрячком! Там хватает своих желающих погреться на пляжах, кто-то прилетает за работой, кто-то по магазинам погулять. В центре движ, люди по широким пешеходным улицам гуляют, автобусы им не мешают — подземные автобусные станции решают. Из 50 магазинов в галерее — знаете, где всякое такое ненужное продаётся: шляпы, перчатки для гольфа, сладости и чаи дорогущие, это всё? — лишь на двух висят таблички «for lease». В Окленде — пропорция обратная: лишь один из двадцати магазинов открыт. О — обожемой.

Вы, возможно, заметили, тут уж несколько месяцев не было ни одного поста с тэгом «Обо мне»? После трёх месяцев, не скрою, депрессии полёт на самолёте в Австралию и обратно стал глотком свежего воздуха. И немного отпустило.

После возвращения из кругосветного путешествия длиною в год всё в Новой Зеландии было не так и не то. Мы не хотели сюда возвращаться, но обстоятельства вынудили. Каждый разговор сводился к обсуждению изъянов сейчас и прелесть раньше. Будь то Чили или Шотландия, Лондон, Дубаи или Буэнос-Айрес — всё как-то интереснее и насыщеннее, всё лучше, чем прозябать вдали от цивилизации. Какие-то такие выходили разговоры и мысли. Много мыслей.

Повторяющиеся, как заевшая пластинка, негативные эмоции и мысли на самом деле меняют строение мозга. Нейроны, как мышцы — качаются: они ищут кратчайшее расстояние от одной мысли к другой. Если все дороги ведут в бездну, то внутремозговые, нейронные связи с бездной в вашей голове становятся сильнее и, что вообще не очень, быстрее. Представьте две теннисные ракетки и скачущий между ними шарик. Чем ближе ракетки, тем больше раз шарик успевает отскочить и метнуться туда-сюда. Так, подобно срывающемуся на визг микрофону, усиливается депрессия. Справедливости ради, и положительные эмоции можно натренировать, но то требует усилий, а вот склонность к беспокойству и грусти беспричинной — это в нас мультимиллионной эволюцией заложено.

Так — с тяжёлой грустью об ушедших днях и возможностях — жить нельзя. Пройдя через гнев, отрицание и другие психологические фазы, которые включали в себя покупку всякого говна онлайн, много сна, много еды, ночной Нетфликс и обострение мизантропии, я вроде бы стабилизировался.

Уже надоело, уже не интересно злиться на Окленд и бестолковость местных устоев. Бессмысленно и себе во вред. Появился план дальнейших действий.

Первый (и единственный) пункт плана: не строить планов до Рождества. Жить, как живётся. Будто бы не было никаких путешествий, и нет будто бы ничего за границами нашего тихого, пенсионерско-родительско-детского Восточного Окленда. Жить сейчас, а не вчера и не завтра.

Оценим ситуацию во время следующих летних каникул. Всё равно раньше сентября 2022 Новая Зеландия не откроется, и ковид не перестанет терзать нас всех. Выше нос!

Комментарии