Здесь в...

Куда и почему мы опять уехали из Новой Зеландии.

Стас Кулеш в квартире в Кракове — Больше фото у меня в тви

Здесь в Кракове мы живём с конца августа. Здесь нет военных парадов, есть тепло в батареях и ягоды в пирóгах. Это новая часть жизни моей семьи.

Два года назад мы гуляли с женой мимо здания Шотландского парламента в Эдинбурге, мимо дворца, куда привезли тело почившей недавно королевы для прощания с народом и возбуждённо рассуждали, мол, ты только представь: ты — пан, я — пани! Мы где-то вычитали, что аж с 2007 года существует такая вещь, как Карта Поляка: документ, подтверждающий принадлежность к народу польскому и позволяющий при желании сразу подать документы на постоянное место жительства (ПМЖ, оно же «резидентство»; «реза», как её ласково называют в узких кругах иммигранты.)

«Реза» Новой Зеландии далась нам не очень легко: легализация и получение новозеландского гражданства заняло, если не ошибаюсь, семь или восемь лет. А тут, узнав про Карту Поляка, я вспомнил, что всю жизнь мой отец рассказывал про польских предков, говорил, что назвали меня в честь прапрадеда Станислава; заменял в быту ругательства польскими словами. Уронит, бывало, что-нибудь на ногу и шипит: «Sakramencka potwora». Учебник польского языка, помню, на полке стоял, и я даже в раннем тинейджерстве на неё посягал, алфавит выучил.

Жена мои басни и раньше слышала, да мало ли что там Стас болтает: поляк, сибиряк, амурчанин, зеец — всё какие-то мифические категории из занудных россказней за винчиком под сырчик. А тут, прознав о польской программе, скажем так, репатриации, я попросил родителей прислать сканы бумажек, какие есть. И в них чёрным по зелёному ксивному фону написано в военном билете отца: «Национальность: поляк», и в свидетельстве о рождении написано, и у деда тоже, что самое интересное!

Больше часа мы бродили по ковидной столице Шотландии. На дворе стоял 2020, и, разумеется, в городе был локдаун, только гулять и мечтать и оставалось. Мы радостно строили в голове планы, придумывали шуточки и всевозможные фантастические сценарии развития событий. Тогда уже было ясно, что заново проходить иммиграционный путь в Великой Британии нам влом. К тому же правила снова поменялись, всем, включая новозеландцев, подавать документы на любые визы — из места основного проживания. В декабре 2020 нам уже было ясно, что, к сожалению, придётся ехать обратно в Новую Зеландию.

А тут с моими, как оказалось, достаточно прочными и глубокими польскими корнями появились очертания какого-то нового, сумасшедшего абсолютно, размытого и бесформенного, как облако, плана. Завёл в тот день список тасков под кодовым названием «Projekt Las». Когда до ковида уезжали из Новой Зеландии навсегда в Чили, тоже был секретный туду-лист с идентичным названием на испанском. Закрыли тот, закроем и этот.

Возбуждение моё подпитывалось одной назойливой мыслью. Мне никогда и ничего в жизни не было положено. Старался учился, на олимпиады ездил, в город переехал, чтоб в университет пойти посложнее, чем местный благовещенский АмГУ; работал потом в саппорте дурацкого стартапа-разводилова под предводительством Довганя; потом по туториалам изучал Maya и программирование, чтобы сменить род деятельности на дизайн и поглубже войти в айти; эмигрировал, начинал карьеру по сути с самого начала; открывал свой бизнес и первые лет пять жил от проекта до проекта, никакой стабильности; ни на одном из этапов — мне ничего не было дано просто так, за то, что я есть.

И вот, оказывается — Карту Поляка дают за так, за красивые глаза и рассыпающиеся в руках документы с какими-то буковками. Кроме того, с Картой Поляка — можно бесплатно в музеи ходить и на трамвае ездить со скидкой! Ну и за полтора года можно, если постараться, получить гражданство Польши и паспорт Евросоюза. Себе и ребёнку. Мимо такой возможности пройти мимо никак нельзя было.

Моя маленькая семья возвернулась в Окленд, отсидела положенный срок в карантинном ковидном отеле и, прихватив с собой депрессию, влилась обратно в рутинную островную жизнь где-то там на краю света, где ничего не происходит. Время шло, «Projekt Las» буксовал и кашлял: подавать документы можно только в Веллингтоне, исключительно лично. С августа по декабрь (!) жители Окленда просидели в локдауне. Нельзя было за город в парк выехать, не говоря уж о полёте в столицу и встрече с консулом.

Встреча, внос документов проходит на польском языке. Нужно знать историю и культуру, нужно понимать, что говорят и уметь отвечать просто и по-существу. Консул может задавать псевдослучайные вопросы в духе «какой поляк, как вы думаете, самый известный?» В ответах есть нюансы, как это часто бывает. Если чиновник верующий, то это Римский папа из Кракова; если атеист — Николай Коперник. Если попадётся любитель истории, то и про воевод с королями спросит, и про дату написания конституции (первой в Европе, между прочим).

С конца ноября 2021 я начал заниматься польским языком по пять-шесть часов в неделю. Закончил курс Duolingo, порадовал сову. До сих пор помню, что змеи в ботинках, а у слона есть печенька. Начал смотреть «Ведьмака» с польским дубляжом.

В марте произошла первая встреча с консулом. Я принёс с собой всё, что было: кипу документов из СССР, выписки из костёла на дореволюционном русском, даже нарисованное мамой в виде днерожденного подарка генеалогическое дерево приволок. И сына привёл.

Шла вторая неделя украино-русской войны, и я только-только встретился со знакомыми украинцами из Веллингтонской диаспоры; очень страшно, очень все на нервах, очень разворошено всё и эмоционально. На фоне военного конфликта и ужаса первых дней мне нужно было что-то показывать-доказывать чиновнику из неизвестно дружественной ли теперь страны. Каково его личное восприятие ситуации? Не повлияет ли оно на исход встречи? Ведь консул единолично, прямо там на месте, решает дать тебе на подписание бумажку, мол, чувствую принадлежность к народу польскому, или не дать. А за этим идёт процесс рассмотрения, в котором тоже всё сто раз поменяться может с этой ебáной, развязанной сумасшедшим аквадискодедом войной. Беспокойство — уровень 80.

Спустя почти час позора, стресса сравнимого с первым устным экзаменом в университете, мы с ребёнком покинули консульство.

Разумеется, я пришёл, как новозеландский гражданин, и не было ни цели, ни причины скрывать российское гражданство. Спросили про него прямо. Ответил, как есть. По поводу войны был лишь один вопрос: получают ли мои близкие в России достоверную информацию? Я в тот день как раз настраивал родителям ВПН, поэтому ответил да, надеюсь, смогут.

Документы приняли, консула убедил рассказ о польских корнях, и генеалогическое дерево с фотографиями понравилось. Даже цены на жильё в Варшаве обсудили, уж очень они, он сказал, взлетели в последнее время.

Так был разархивирован список на тысячу дел, связанных со свёртыванием быта в Новой Зеландии и переездом в Старый Свет. Расхламляться — всегда приятно, пост «Абьюзивные отношения с говном» по-прежнему актуален. Благо за полтора года отсидки в Новой Зеландии, мы не сильно обросли барахлом. Два контейнера с детскими рисунками и другими семейными ценностями я собрал в первые дни возвращения, чтобы потом не отвлекаться.

Несколько раз за новозеландскую зиму пришлось летать в Веллингтон: то оригиналы донести, то на визы подать; то дату не ту вписали в пластиковую карточку, переделывать пришлось. Кроме этой небольшой заминки польское консульство сработало отлично! Все сроки оказались намного быстрее, чем ожидалось. Все коммуникации — стремительные и приятные. Отнюдь не те отвратительные бюрократы, от которых я заработал натуральную фобию в России. Что, если не тем цветом ручки заполню, что если запятую пропущу?! Не примут же! Здесь приняли и своевременно запроцессили.

В один пост не влезет, пожалуй, как легко или сложно уезжать и сворачивать весь быт: дом сдать, машину продать, сад подстричь, счета открыть, аккаунты закрыть, карточки обновить, права продлить, паспорта обновить, вещи продать, раздать, отложить на хранение… Две недели после отъезда нам с женой конгениально снились шкафы, изрыгающие всевозможные предметы одежды, и нет им конца. Натурально кошмары в духе говорящих утюгов Стивена Кинга. Отмечу лишь, что, когда переезжаешь в который уж раз, то это как бег на длинные дистанции. Если тренировался — берёшь и бежишь, может не так быстро, как мог бы, но пробегаешь со 99% вероятностью. Если с дивана сразу марафон — умираешь, шанс достичь финиша минимальный.

Мы добежали, и теперь моя семья, и мой дом здесь — в Кракове. Мы с сыном — поляки. Он ходит в польско-английскую интеркультурную школу. Я плохо говорю и средне понимаю по-польски. Кругом исторические здания, места, музеи, замки, пещеры, горы, вся Европа в паре часов лёта. Миллионы килокалорий вкуснейшей и свежайшей еды. Терпеливые, доброжелательные и вежливые поляки уже пригласили в парк, бар, погулять, открыли нам счёт в банке, показали окрестности, проверили контракт на аренду жилья — все очень ОК возиться с плохо понимающими, но пытающимися интегрироваться иностранцами.

Русский язык — не очень понятный, возможно, одиозный ассет. Никакой русофобии, конечно, мы не наблюдали и не наблюдаем. Наши знакомые украинцы и белорусы — когда ребёнок идёт в школу, обычно сразу строятся какие-то социальные связи — вполне открыты к общению. У всех разные ситуации, всем сложно в этом мире, все тянутся друг к другу.

Присутствие войны, конечно, чувствуется. В основном через открытую антивоенную позицию всех и вся, и невероятный уровень осознанной помощи украинцам. То, что делают поляки — это невероятно круто. Бóльшая часть украинских беженцев уже вернулась домой. Но, так или иначе, сотни тысяч людей остаются навсегда. Мы своими глазами сможем увидеть слияние народов («fusion») в ближайшие несколько лет. Это невероятно круто и очень по-человечески. Хочется верить, что не все полимеры ещё просраны: не все нынче бесчувственные эгоисты, просчетоны, психопаты и нытики.

Уверен, в Польше очень много внутренних и внешних проблем, и уверен, что с ними со временем справятся. Пока, спустя месяц после приезда, в Кракове я чувствую себя больше дома, чем в Новой Зеландии после почти семнадцати лет жизни там.

На вопрос «почему?!» я отвечаю так. Глобальное потепление, ковид, война, уютное запечье в Новой Зеландии или ядерная война под предводительством ядовитого карлика — всё это события не маловероятные и ужасающие, а жизнь — одна. Я не могу откладывать её на потом. Я не смогу потом спокойно спать, если буду знать, мол, шанс был, да был упущен. Когда, если не сейчас, правильно?

Каждый день, каждый день, я повторю и в третий раз — каждый день, я думаю о том, как нашей семье повезло, и как стремительно уходит время.

Если хочется и возможно, но страшно, то нужно делать.

Комментарии

Мы в котловане, или один архипелаг

Мой арт-эксперимент с генерацией изображений силами искусственного интеллекта.

Здесь в Окленде уж позабыли и о ковиде, и о войне, уж слишком на отшибе страна. В целом, очень сложно, находясь здесь, передать ощущения от всего, связанного с русско-украинской войной. Моя семья — эмигранты в первом поколении, уж скоро двадцать лет будет, как мы живём за границей. Наш ребёнок говорит по-русски процентов на 80%, пишет по-русски лишь на открытках «С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, МАМА!», а читает лишь, когда игра-квест с кириллическими записками обещает в конце пути киндер-сюрприз. У нас есть украинские друзья и родственники, есть русские родители и братья с сёстрами.

Война, безусловно, чувствуется намного слабее, чем в Евразийской части мира. Для других новозеландцев, многие из них эмигранты из других стран со сложной историей, все наши славянские страдания чрезвычайно далеки и непонятны. Сирия 2.0: где-то там опять какие-то там конфликты, злой Путин тужится в бункере, дети гибнут, это очень печально. Печально, но не более. У них не застрял кирпич в груди, не наворачиваются слёзы, когда речь заходит о войне и разрушенных судьбах миллионов людей.

Есть два уровня несоответствия, как минимум две пропасти. Когда русский жалуется на свой быт украинцу — это человек, порезавшийся при утренне бритье объясняет свой дискомфорт человеку, которому оторвало взрывом ноги. Папа, который остался в российской глубинке, спрашивает: «Что говорят твои украинские друзья, когда война закончится?» Мои даже самые близкие украинские друзья не говорят со мной о таком. Война закончится, когда русские уйдут, это очевидно для всех. Мне, который расстраивается от новостей с Медузы и постов в канале Nexta, не понять украинских друзей, которые смотрят совсем другие картинки: они пытаются найти родственников по фотографиям человеческих останков; они пытаются вывезти родителей, которых русские бомбят во время зум-звонков.

И вторая пропасть поменьше: когда новозеландец, всю жизнь проживший в мире, где ценят человеческую жизнь, пытается понять, что чувствуют сейчас завязшие в войне стороны. Новости о войне сползли в нижнюю часть новостных страниц. Их заменили мелкие местечковые политические дрязги и статьи на тему «кот уснул в стиральной машине, а хозяйка не заметила и включила». Сейчас в Новой Зеландии зима, и погодные катаклизмы интересуют читателей горазд больше, чем геополитические игры погрязшего в проблемах внешнего мира.

Конечно, и украинцев, и сопереживающих русских, которые здесь, поддерживают все, кто может. И нет никакой русофобии, о которых говорит пропаганда. Я не встречал. Однако, делается это — и их можно понять, это не упрёк, а констатация — в основном без погружения и эмоциональной вовлечённости. В британско-новозеландско-канадско-австралийской культуре в целом не принято лезть в душу к другому человеку, и нет ожидания, что он начнёт её выворачивать. «Грузить» своими проблемами неуважительно даже как-то. Мы и не грузим.

А мы, рождённые в СССР, похоже, так погружены и отягощены наследием прошлого, что очень хотели бы вынырнуть, но, как в кошмарном сне — не можем.

Заметил недавно, что, как война началась, так, не сговариваясь, мой интеллигентный друг и я взялись вгрызаться в советсвую диссидентскую литературу середины двадцатого века: «Колымские рассказы», «Один день Ивана Денисовича», «Котлован», «Архипелаг ГУЛАГ», «Мы». Эти наипечальнейшие документальные и иносказательные литературные произведения, где описаны одни из самых ужасных человеческие деяний, стали для нас поддержкой и опорой в это трудное время. Произошло это естественным путём. Про «поддержку и опору» — это мы потом додумали, рационализовали после, сперва читали (и читаем) взахлёб: от новостей про зверства русских оккупантов в Буче к холодным колымским забоям Шаламова с гниющими дёснами и отмороженными пальцами. И то, и другое — деяния русского режима, прежнего и нынешнего, непрерывно занятого истязанием своего и других народов. Режима протяжённого во времени и пространстве, как зловонные Мёртвые Болота в книгах Толкиена, где духи смотрят на живых из мутных трясин и утягивают за собой в смерть и погибель.

Так вышло, что учился я в школе советской, был гордым октябрёнком, носил вот такой значок: со звездой и няшным портретиком юного Ленина в приятно прозрачном пластиковом обрамлении. Я читал рассказы о том, как молодой Ленин, идя по тропе, ветки придерживал, чтобы те людей позади не хлестали. Всякий раз придерживаю, всякий раз вспоминаю идеализированный и «идолизованный» образ вождя, вбитый в голову в школе. Ленина в свои младшие школьные годы боялся и уважал, как загадочный образ чего-то великого, непостижимого. Бабушка рассказывала, как он много учился, много трудился, много писал, говорил на нескольких языках и очень много хорошего добился для простого народа.

Потом Советский Союз кончился. А Ленин остался.

Нам не рассказывали в школе, как позорно Россия проигрывала в Первой Мировой Войне: миллионами люди гибли, ибо никто не ценил их жизни и тогда — знали ли вы, что Россия потеряла жизней больше прочих на той войне? И я не знал лет до двадцати пяти.

В школе не рассказывали, как зверствовали большевики до и после революции. Как максимально обесцененна была человеческая жизнь за декады кровавых репрессий, и как их трусливо скрывали и скрывают по сей день. Одной лишь строчкой, для формальности, упомянут был акт Молотова-Риббентропа и совместное советско-немецкое нападение на Польшу. Полстрочки может уделил учебник ужасной финско-русской войне, в которой СССР пришёл и забрал себе Карелию, положив — их так и не нашли и не похоронили по-человечески — 150 тысяч своих Иванов.

Раньше, каждый год в мае, я перечитывал «Воспоминания о войне» Николая Никулина, теперь есть хроники из Бучи.

Политикой я никогда особо не интересовался, да и история захватывала гораздо меньше, чем, скажем, компьютерные игры и интернет. Мне лишь хотелось иметь какую-то связную и относительно правдивую канву повествования, чтоб знать и, чтобы пересказать её, например, своему сыну. Около тридцати лет мне было, когда факт за фактом, шаг за шагом жестокая советская история стала разматываться — и я почувствовал себя обманутым.

Меня обманывали этим розовощёким Лениным, который на деле кровавый диктатор. Мне недоговаривали о роли России в обеих мировых войнах. От меня систематически скрывали масштабы преступлений против собственного народа. В свободной России девяностых, да и после, не было никакой государственной программы, которая мне русскому достоверно и настойчиво рассказала о моей русской истории и культуре. Без вранья и жеманного приукрашивания. Миллионы — убиты. Десятки миллионов — изувечены морально и физически. Виновные — не наказаны. Здесь, в России — всегда так.

Сперва Россия отменила русскую историю, потом русскую культуру, а теперь — отменила саму себя.

Здесь, в Окленде, мы с другом, огорошенные, читаем Солженицына и Арендт в попытках разобраться — откуда берётся весь этот ужас, и куда, а главное, когда он уходит? Как получается, что прежние одноклассники, одногруппники, коллеги, друзья и соседи, близкие и не очень родственники, которые сегодня поддерживают войну в Украине — фашисты? Как выходит, что мы их знали годами и не чувствовали подвоха. А фашист сидел где-то внутри, ждал своего часа, чтобы, ба! Выскочить наружу, как чёрт из табакерки, и начать плеваться кислотой во все стороны. Как так обернулось, что мы всю жизнь учились разбираться в людях: с этим дружить, с этим торговать, с этим любить, этого игнорировать — а радикальных фашистов, которым наплевать на страдания других людей и которые готовы убивать лично или опосредованно, в людях тех не видели? Неужели все русские такие? Неужели вообще все человеки такие?

Основа экзистенциального кризиса — не война, как таковая, не пандемия, не падение акций на рынке и не вчерашний крипто-обвал — а покосившаяся и ускользающая из-под ног реальность в целом. В зловещих и беспросветных рассказах Шаламова мы ищем крохотный, хоть на полпальца уступ, за который можно ухватиться, падая в бездну. Нам очень-очень хочется верить, что не все фашисты в душе, что не все потеряли способность к искреннему состраданию. Хочется верить, что, встретив нового человека, можно чувствовать себя в безопасности и не ждать предательства. Страшно, что построенная за года понятийная система свой-чужой, знакомая с пещерных племенных времён — сбоит, пыхтит и кашляет.

Давным-давно мы с женой решили не делать своему ребёнку российский паспорт. Ни на секунду не пожалели об этом решении. Официальная принадлежность к фашистскому государству не нужна ни ему, ни его семье, ни его друзьям, ни его работодателям. Новозеландский мальчик будет жить спокойно.

Комментарии

По эту сторону фронта

Здесь в Окленде, вот уж два месяца как, не до ковида — война рушит миллионы жизней, миллиарды планов, превращает в пыль триллионы денег. Я переслушиваю «Один день Ивана Денисовича» и перечитываю «День опричника». Хороших новостей нет. Будет сильно хуже. Долго.

Я хотел поделиться соображениями с теми, кто сейчас в России и думает, ехать или не ехать, бежать или «рассосётся». Пара мыслей на тему переезда и опасений с ним связанными.

Почти каждый день я разговариваю с близкими, друзьями и знакомыми, которые могут уехать, но ждут чего-то, не уверены, опасаются.

Если значимая часть ваших знакомых сейчас за войну в Украине, это значит — жить с ними рядом, жить с фашистами. Можно проводить время с собой и семьёй за границами России — без фашистов. Можно извне, условно, нацистской Германии пытаться помогать стороне пострадавшей.

Никто не знает, как именно развернутся события, но как минимум лично вами будет сделан шаг по перемещению на сторону добра.

Любое действие в помощь людям, пострадавшим от войны, развязанной Россией — кроме того, что это правильно и хорошо — полезно с ментальной точки зрения для вас. В России фашистский режим, за последние два месяца не было никаких сигналов, что ситуация улучшится. Каждый день, каждый час российские власти забивают гвоздь в гроб светлого будущего — оно уже мертво, его скоро закопают. Все это видят, и это, я уверен, давит на психологически.

Смириться с текущим положением, иметь возможность уехать и остаться в России — это накрыться простынёй и ползти к кладбищу. Ну и в общем-то дать Путину победить.

Мы до полвторого ночи разговаривали с новозеландским художником Федяевым (он уехал в 1996) о чувстве коллективной вины за происходящее. У него, у меня, у всех здравомыслящих русских оно есть. Вопрос культурной самоидентификации сложнейший и одним абзацем на него не ответить, время покажет. Что можно русскому человеку сделать прямо сейчас — это не опускаться морально и не делать, пока идёт война и гибнут люди, из себя жертву обстоятельств. Собраться с духом и заняться чем-то полезным.

Проявление антивоенной позиции в словах, мыслях и делах — это нечто 100% жизнеутверждающее, которое я противопоставляю ничегонеделанию: “подождём до осени”, “посмотрим”, “может не будет так уж плохо”.

Уже плохо, и будет хуже, обратного пути у России уже нет. В следующие полвека или дольше — это будет страна-изгой по очевидной для всего мира причине.

Вслед за пандемией мы проживаем исторический момент. Вина никуда не денется. Но можно чувствовать себя чуть лучше, если не участвовать — переместиться по эту сторону фронта — и помогать по мере сил. Что в нынешней ситуации может быть бóльшим стимулом к жизни, чем это? Где можно найти точку опоры, если не в этом?

Не обязательно лезть под пули или слать куда-то деньги. Люди покупают и раздают телефоны с интернет-картами беженцам; люди организовывают и развозят пострадавших по Европе; люди организовывают еду и кров беженцам. Миллионы нуждаются в помощи.

Работы для всех нас теперь на декады. После победы нужно будет помогать восстанавливать Украину: это огромное дело — всем найдётся занятие. Я не говорю про копание ям, конечно, помогать по мере сил. Выучить язык, переквалифицироваться, дислоцироваться и делать своё дело — по эту сторону фронта. Будет потрачено много времени и много сил — это сложно, но, как мне видится, очень важно.

Десятки моих знакомых здесь и в Европе сейчас заняты именно этим. Спустя годы они и их дети будут спокойно засыпать, зная что поступили правильно. Тогда, когда это было нужно.

В отличие от знакомых-фашистов, я надеюсь, у многих из вас есть возможность поступить по совести.

Мы с женой не можем оставаться в Новой Зеландии по той же причине. Мы чувствуем, что кошмар отступает только тогда, когда мы можем как-то помочь. Пусть это даже позвонить украинским друзьям и поддержать их морально. Живя в Европе, у нас будет больше таких возможностей, и в ближайшие декады русские должны с утроенной силой делать всё возможное, чтобы разгрести последствия войны ими развязанной.

Я нигде не пишу, что это будет легко, но это будет — правильно. Как мне кажется.

Комментарии

Война России с Украиной 2022

Здесь в Окленде слышно эхо войны, я переслушиваю «День опричника» Владимира Сорокина и ужасаюсь, насколько там всё точно предсказано.

Уж скоро месяц будет, как летят бомбы на ни в чём не повинных граждан соседней страны. Всю свою юность я провёл в российской глубинке, и никогда не ощущал той национальной неприязни, которую за восемь лет с момента захвата под всеобщее улюлюкание Крыма насадили из телевизора. Телевизор я не смотрю. Да и в России был в последний раз в 2008 году. Тогда, помню, зашёл в гости к бабушке и сделал эту фотографию. В последний раз видел её.

Война — это максимальное горе, самое ужасное, что смогли придумать человеки. Кошмарное столкновение мира идей с миром реальных людских страданий и утерянных жизней. С одной стороны сумасшедший Путин и его ебанутые идеи, а с другой идеи гуманизма. Столкнулись два эфемерных поезда.

Поезда придуманные, нематериальные — их как бы нет — а вот пассажиры погибают взаправду. И бомбы летят настоящие.

Мы, прогрессивное человечество, переживаем кризис гуманистических ценностей. «Жизнь человека — священна вне зависимости от границ», — всюду говорят. А потом получается, что всё же идеи важнее людей. Идеи подсказывают и определяют, что люди бывают свои и чужие; одни беженцы лучше других; детей всегда и всем жаль, но небо закрывать нельзя, идеи, принципы и социально-юридические конструкции мешают.

Деньги, санкции, финансовая система — опять же набор идей, обратите внимание: мы все договорились, что на какие-то бумажки и нолики с единичками можно обменять товары и еду — финансы одновременно помогают и мешают. С их помощью можно дольше оставаться на стороне идей. Путина деньги не интересуют, он свои десять банок сгущёнки съел, а в остальном — «бабы нарожают»: принцип, каков был, таков и остался. Почти нулевая, задавленная, как окурок, народная пассионарность ему на руку. На кровавую руку.

И никак владельца той кровавой руки не прижучить: ни лазером из космоса не прижечь её, ни ядом ядерным ядрёным в чае не успокоить. Идеи гуманизма, к сожалению, сего не позволяют.

О сущности страданий, как онтологической основе, я писал ещё в 2014 году в заметке «Бумажные люди», когда русские террористы сбили гражданский самолёт, а зелёные человечки пришли и отжали кусок близлежащего государства. Крыша Кремля поехала сразу после Майдана, а лёд тронулся именно, когда Крымнаш случился.

Копнул глубже, оказалось, что и до большевизма во время Первой Мировой никому дела не было до судьбы обычного русского — сотнями тысяч гибли, замерзали десятками тысяч на постое без обмундирования, до конца многолетней войны так и не были снаряжены металлическими касками. Дальше лишь хуже: оказалось, не было такого периода в российской истории, когда жизнь русского человека чего-то да стоила. «Тварь ли я дрожащая или право имею…» — не зря вопрошал Достоевский. — «Бумажные люди»

Меж двух наковален оказалась Украина: Путин и его бой без правил против идеалистического гуманизма и бюрократизированной формальности всего остального мира, где уважают права человека, особенно в теории. Где-то в мире идей живут охуенно правильные треугольники, какие ни одним циркулем, ни одной линейкой не нарисовать в нашем грешном, порочном, хаотичном и корявом мире.

Что будет дальше? Чёрно-белых, простых ответов, как обычно нет в таких случаях.

Так и выходит, что на одной чаше весов вполне осязаемые заграничные человеческие страдания (не от выключенного Спотифая, конечно), а на другой покой и благоденствие своих граждан.

Россия телевизороядная ещё не осознала, как мне кажется, что свалилась в бездну, из которой выбираться полвека, а то и больше. Очень тяжело было осознавать, что не может быть теперь спокойной старости у моих родителей там. Не может и не будет нормально, активной жизни у моего младшего брата и его семьи. «Дальше будет хуже», — твержу я с первых дней войны.

Все потрясены. Ладно мы, взрослые, сходим на десяток другой терапевтических сеансов и перетопчемся! Мой русско-новозеландский сын из-за войны этой ебучей сам уж не знает, как к себе, языку, культуре русской относиться.

Новозеландские пятиклассники не говорят, что они вне политики.

Одни поддерживают друг друга. Ребёнку с пелёнок рассказывали, мол, ты русский, вот стихи, вот песни задорные, вот звери какие там живут. А теперь мы обсуждаем, его ли это вина, что Путин убивает украинцев. Ужасные, сложные, никак не способствующие ощущению безопасности и национальному самоопределению разговоры.

Впрочем, душевные страдания русских, конечно, мало кого волнуют, и это правильно. Когда сбрендивший маньяк разделывает жертву скальпелем, а какая-то часть его больного сознания бунтует и как бы ни в чём не виновата, может даже не она контролирует кровавые руки, то основная задача — остановить маньячилу, а психоанализом пусть с ним занимаются позже. Непростой разговор о коллективной вине и ответственности уж подробно разобран в книгах немецко-американской философессы Ханны Арендт и прошедшего через концлагерь психотерапевта Виктора Франкла. С этим нынешнему и скорее всего следующему поколению русских придётся разбираться своими силами. В ближайшие декады — кончится война или продолжится — весь мир отвернётся от вконец охуевшего государства-лжеца, государства-вора, государства-агрессора.

Как человек, который бóльшую часть своей взрослой сознательной жизни прожил за границей России, отчётливо заявляю — нет, не притесняют русских за границей. Наоборот, стараются понять. Пытаются как-то помочь. Сочувствуют. Большинство моих украинских и русскоговорящих друзей — у кого родственники, друзья, бизнес в разбитой войной Украине — уж несколько недель находятся в коктейльном состоянии шока, депрессии и апатии. Окружающие поддерживают их, как могут.

Я пытаюсь вытащить своих близких из России, помочь сотрудникам выбраться. Здесь, в Окленде, мы с украинскими друзьями собрали больше сотни подписей и отнесли их депутату, тот обсудил помощь близким родственникам новозеландцев с украинскими корнями — и будут специальные визы, больше четырёх тысяч человек смогут приехать. Что-то надо делать. Иначе тьма.

Очень надеюсь, что война скоро закончится, и гадина заползёт обратно в свою мраморную безвкусно обставленную нору. А пока — посмотрите видео, записанное Арнольдом Терминаторовичем Шварценеггером, и скиньте ссылку своим аполитичным, сомневающимся или про-российским друзьям, близким и знакомым. Дед всё правильно сказал. Надеюсь, он всех нас переживёт. А Путин сдохнет.

P.S.: Я читаю коммунально-проверенные и подтверждённые с точки зрения фактов и актуальности новости в этом треде на Reddit. Бесплатный VPN есть в Brave и Opera. Нацисты сейчас в России. Будьте бдительны.

Комментарии

Хуй войне

Комментарии