среатиффф. Почти «автоматическое письмо».

Три года назад сантехник Панфилов, возвращаясь домой с объекта, наступил ногой в собачье дерьмо. Заметив это через полшага, грязно выругался матом, а через пять минут понял, что продолжает материться в мыслях. Выругался вслух по этому поводу. Дома его ждали. На столе лежала открытая день назад консервная банка с шпортным паштетом. С ней рядом — полбулки чёрствого снаружи, но ещё терпимо мягокого внутри, хлеба. Возвращаться к ним не хотелось. Недавнее происшествие низвело, в сознании трудящегося, ожидающих до уровня дерьма. Сантехник сплюнул на ходу, попав частично себе на штаны, отчего ещё больше озлобился. «Сука!», — закричал он. Нервно вытер рукавом остатки слюны и от ощущения бессилия перед всемировым злом и пакостью остановился. Закинув голову, он посмотрел на небо — сегодня чёрно-белое, со сгустками, как простокваша. Молиться он не умел, поэтому начал тихо, шипя, ругаться. Он мял в руке кепку, подёргивал правой ногой и хрипел сквозь зубы: «Это ж надо, сука, хуйня какая. Пиздец, блядь. Пиздец, ёбанаврот.» Проходящая мимо уже усталая, но всё ещё немного привлекательная, дамочка бросила слегка испуганный, презрительный взгляд в его сторону и ускорила шаг. Панфилов посмотрел ей вслед. И что-то рухнуло. Не понимая что с ним происходит, он плакал. Рыдал молча, размазывая грязными кулаками по небритому лицу слёзы. «Как?», — думалось ему. Он смотрел на влажные костяшки пальцев, как смотрят на них после драки: чья это кровь? И трясся мелкой дрожью. Ещё немного и отвратительные звуки хриплого, прокуренного мужского плача вырвутся наружу. «Домой!», — пронеслось в голове, и ноги пошли. Дома он съел в три укуса, глотая, как собака, сухой хлеб, большой алюминиевой ложкой отправил в рот остатки шпрот, сел на тахту и закурил. Сегодня был день его рождения.